Шервин Нуланд - Врачи [Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству] [litres]

Гарвей неожиданно и смело отказался от методологии своих предшественников и указал новый путь развития медицины. Хотя потребовалось полтора тысячелетия для избавления от всепроникающих миазмов галенизма, но большой шаг вперед уже был совершен. Сэр Уильям Ослер, величайший преподаватель медицины и гуманист, выступая в 1906 году перед аудиторией коллегии врачей сказал, что

здесь впервые был использован экспериментальный метод исследования серьезных физиологических проблем человеком с современным научным складом ума, который оценивал полученные свидетельства, не выходя за пределы объективных данных и был убежден в том, что выводы должны естественным однозначным образом вытекать из имеющихся в распоряжении ученого наблюдений. Эпоха слушателя, когда люди могли только слушать, сменилась эпохой наблюдателя, современники которой привыкли доверять только своим глазам. Но, наконец, пришло время действия – осмысленного, творческого, спланированного; действия как инструмента ума, вновь представленного миру в скромной небольшой монографии объемом семьдесят две страницы, положившей начало экспериментальной медицине.

Выражение «вновь представленного» имеет особое историческое значение. Выбрав его, Ослер напомнил своим слушателям, что Гален в своих работах приводил врачам примеры собственных экспериментальных изысканий, но они были забыты. Причиной этому послужило то, что описанные им методы не привели к раскрытию истины, поскольку он встроил их в систему умозрительных гипотез, с помощью которых стремился объяснить все сразу. Поэтому никому не приходило в голову, что необходимо проводить дальнейшие исследования. С этой точки зрения, последователи Галена сами являются грубыми нарушителями одной из главных заповедей своего прародителя, его основополагающей рекомендации, что «нужно доверять не книгам по анатомии, а собственным глазам» и полагаться на «свои усердные практические упражнения в искусстве вскрытия». Андреас Везалий и Уильям Гарвей, сокрушившие концепцию Галена, на самом деле были первыми последовательными учениками мастера эксперимента, доктрина которого была до неузнаваемости извращена за столетия ошибочных интерпретаций. К сожалению, Гален был не единственным среди пророков, которых постигла такая несправедливая судьба.

Гарвей вновь представил медикам экспериментальную физиологию, но на этот раз она пришла в мир свободной от спекуляций и телеологии, предоставив врачам возможность «оценивать полученные свидетельства, не выходя за пределы объективных данных». Такой подход демонстрирует, в чем, собственно, заключается суть научного метода познания. В классическом случае исследователь получает некие данные, анализирует их, определяет важные характеристики и выдвигает гипотезу, объясняющую какое-то явление. Затем он тщательно проверяет гипотезу с помощью специально разработанных воспроизводимых экспериментов. А что представляет собой эксперимент? Это не более чем запланированное событие, которое позволяет исследователю проводить наблюдения в контролируемых условиях. Его также можно трактовать просто как беспрепятственное расширение опыта ученого в отсутствии посторонних воздействий, которые могли бы помешать объективной оценке наблюдаемых процессов и явлений.

Проведя ряд соответствующих экспериментов, результаты которых подтвердили выдвинутую гипотезу, исследователь представляет ее миру в форме так называемой теории. Идеальный настоящий ученый, редко встречающийся в наши прагматические дни академической конкуренции, всегда помнит, что истина и суть неопровержимого доказательства неизвестны никому. Поэтому он никогда не выйдет за рамки выводов своей теории: значение самого этого слова по своей этимологии подразумевает всего лишь надежный способ изучения чего-либо. Даже при наличии «доказательств», которые позволяют получить современные исследовательские технологии, она остается, выражаясь словами песни Уильяма С. Гилберта, «несмотря на все соблазны», только теорией, к великой чести беспристрастной науки, не создавшей никаких дополнительных оговорок и предлогов. Не имеют значения ни уверенность, ни убеждения, с которыми теория провозглашается этому миру. Ни один исследователь не осмелится настаивать на достоверности своих выводов, тем не менее это хороший способ для изучения каких-либо явлений и объяснения, каким образом происходят те или иные процессы; метод, который достоин доверия в силу результатов проводимых экспериментов. Только теоретику известна истина; ученый знает только теорию.

Книга De Generatione Animalium («Зарождение животных») вышла в свет, когда ее автору было семьдесят три года. Из подробностей этой публикации известно, что она представляет собой сборник исследований и писем, написанных много лет назад. Похоже, Гарвей не проводил масштабных исследований в последние два десятилетия своей жизни. В 1648 году он оставил свою лондонскую резиденцию и жил со своими братьями: с Элиабом в Роэхэмптоне и с Даниэлем в Ламбете, по-видимому, в то же время он отошел от активной медицинской практики. В июле 1651 года он пожертвовал средства в фонд коллегии врачей для возведения дополнительных этажей на здании, чтобы в нем могли разместиться библиотека, музей и конференц-зал. Стипендиаты в благодарность поставили памятник своему выдающемуся благодетелю. Некоторое время спустя Гарвею предложили пост председателя коллегии врачей, от которого он отказался в силу ухудшения здоровья. Кроме того, с возрастом его стала мучить подагра: для облегчения нестерпимой боли он держал ноги в холодной воде. Стремительный, пылкий маленький исследователь превратился в хрупкого старичка, сгорбившегося над треснувшей деревянной ванной, шевелящего больными пальцами в ледяной воде, чтобы активизировать циркуляцию крови, открытую им для мира четыре десятилетия назад.

Время от времени коллеги писали ему, некоторые из них пытались пробудить его «дисциплинированное любопытство» к изучению новых проблем в физиологии, но он всегда отказывался. Одному из таких корреспондентов он написал в 1655 году: «Слишком длинная теперь повесть лет вызывает непреоборимую усталость и заставляет меня подавлять любое желание исследовать новые нюансы; после долгих трудов мой разум требует мира и тишины, не позволяя мне принимать активное участие в напряженных обсуждениях недавних открытий».

Последние годы прошли в покое. Гарвей наслаждался компанией друзей, которые не замечали в нем ни малейшего признака надменности и самодовольства, которыми переполняются некоторые великие люди с возрастом. Обри пишет: «Ах, мой старый друг доктор Гарвей – я знаю его так хорошо, – он посадил меня рядом, и мы разговаривали два или три часа. Конечно! Если бы он был холодным, надменным, чопорным стариком, как другие напыщенные доктора, он знал бы не больше, чем они». Обри, похоже, был не единственным молодым человеком, приближенным к старому вдовцу: «Я помню, у него жила симпатичная молодая женщина, с которой, как мне кажется, он согревался так же, как король Давид». Преклонный возраст несет с собой свои привилегии, но, похоже, они помогали Гарвею не больше, чем сладкоголосому певцу из Израиля: и девица была прекрасна, и почитала короля, и служила ему; но король не знал ее.