Карла Вайганд - Камеристка

— Сир, — утверждал один, возможно, именно он еще недавно обзывал короля «жирной свиньей», — ваши настоящие враги не в Париже, а в Кобленце и Трире. Самое время вам это понять, сир.

Другой парень, с грязной повязкой на голове и огромным топором лесоруба, искренне прибавил:

— Ваше величество, вот эти люди хотят только одного, чтобы вы держались конституции и не блокировали ее, а по мере сил поддерживали. Я вам гарантирую: будете вы делать это по чести и совести, люди вас еще больше полюбят.

— Да, правда, — подал голос именно тот вор с отрезанным кончиком носа, — люди хотят почитать и любить вас.

Еще немного, и мошенник расплакался бы. Король поспешил заверить бывшего каторжника с галер в своем честном и искреннем намерении всегда быть верным конституции.

— Ах, сир, — возразил ему на это бывший заключенный, — я знаю, вы нас все еще обманываете. Предупреждаю вас, будьте начеку.

Этот абсурд продолжался на протяжении нескольких часов. Придворным дама приходилось чуть не силой удерживать королеву в покоях дофина. В то время как мадам Елизавета, как и Людовик, соблюдали хладнокровие, Мария-Антуанетта почти сходила с ума от страха.

— Разве я знаю, может, эта свора давно уже растерзала моего супруга? — причитала она.

Мадам дю Плесси привела королеву в чувство, откровенно заявив:

— Мадам, вы самый неподходящий человек, который мог бы прийти на помощь его величеству. Увидев вас, они точно обезумеют, и тогда королю действительно не поздоровится. Будьте, пожалуйста, благоразумны, мадам, и лучше успокойте дофина.

Тут Мария-Антуанетта наконец затихла и, горько плача, обняла своего сына.

Хитрой мадам Елизавете через некоторое время удалось послать к королеве слугу. Так Мария-Антуанетта узнала, что ее супруг жив и ему даже удалось найти общий язык с бушующей толпой.

— Ваше присутствие, мадам, определенно ухудшило бы положение, — сообщил ей верный слуга.

Через несколько часов во дворец явилась делегация Национального собрания, чтобы «лично убедиться в серьезности положения».

— После того как господа так долго ждали, я не могу избавиться от мысли, что они не имели бы ничего против, если бы с королем уже «разобрались», — саркастично заметила мадам Франсина. Люди между тем обступили короля, как ученики учителя, и по очереди высказывались. Царила почти образцовая дисциплина. Никаких криков, как было вначале.

— Ну, — наконец дипломатично сказал Людовик, — сейчас неподходящее время и место, чтобы обещать исполнить все ваши требования, но я дам вам совет: обратитесь в магистрат города Парижа. Он — официальный глас закона и сможет вам ответить на все вопросы.

А между тем уже битых три часа продолжались дебаты. Люди чувствовали себя польщенными, так как их восприняли серьезно и первый человек в государстве нашел для них время.

Увидев мэра, месье Петиона, в захваченном плебеями Тюильри, я подумала: «Теперь, конечно, он сразу прикажет солдатам очистить дворец от черни и оставить в покое королевскую семью».

Но ничего подобного не произошло. Никаких солдат он с собой не привел, только пару телохранителей для себя. Все это он объяснил так:

— У меня, как у мэра Парижа, все под контролем. С королем ведь ничего плохого не случилось. Напротив, его персоне оказали самое большое уважение.

С этими словами месье Петион откланялся, покинул разрушенный дворец и предоставил Людовика и его семью санкюлотам.

Слуга дофина внезапно ринулся в спальню короля, чтобы сообщить Марии-Антуанетте, которая сбежала туда, что тысячи впавших в неистовство человек идут вслед за ним. Королева с испуганным сыном на руках схватила за руку дочь и приказала мадам дю Плесси следовать за ней.

Я вцепилась в подол юбки моей госпожи, которую ни на минуту не собиралась оставлять одну. И если бы действительно дошло до кровопролития, то я бы хотела быть в этот момент вместе с мадам Франсиной.

Мария-Антуанетта побежала в приемную мужа, где король несколько часов терпеливо держал ответ перед плебеями и только силой врожденного авторитета удерживал бестий от бесчинств.

Едва люди увидели королеву, как раздался свист и со всех сторон послышались оскорбления. Мария-Антуанетта сделала вид, будто ничего не слышит, и храбро села к столу, сын и дочь устроились рядом с ней, а немногие, еще не сбежавшие гренадеры встали вокруг нее стеной. Моя госпожа села по другую сторону рядом с дофином, чтобы оградить его и отвлечь. Я сделала то же, но по отношению к мадам Ройяль, и успокаивающе взяла ее ледяную руку, которую принцесса мне охотно дала. Пара депутатов Национального собрания из сопровождения Петиона, оставшихся для наблюдения за происходящим, встали за стулом короля.

И тут наступил великий момент для Сантерра. Этот пивовар из предместья Сент-Антуан, который принимал участие в штурме Бастилии в самых первых рядах, а теперь был одним из главных инициаторов нападения на Тюильри, грубо потребовал от солдат пропустить его:

— Мне нужно поговорить с королевой.

Защитники слегка отодвинулись назад.

Неотесанный парень подошел к Марии-Антуанетте:

— Вам нечего бояться, — начал он, — люди любят вас и короля больше, чем вы думаете.

— Я не ошибаюсь, — холодно ответила ему Мария-Антуанетта. И, забыв про дипломатическое чутье, она продолжила: — Мне нечего бояться, потому что меня окружает Национальная гвардия.

Этим она настроила парня против себя, и тот заставил ее сидеть два часа у всех на виду, пока он вводил в помещение маленькие группы незваных гостей, чтобы у каждого была возможность «засвидетельствовать свое почтение королеве», то есть — оскорбить ее.

Я видела, как ученик мясника нагло размахивал перед лицом королевы окровавленной телячьей головой, насаженной на копье. Женщины также замахивались на нее своими сечками и обрушили на нее поток грубых ругательств. Хотя я и считала, что хорошо знаю парижский жаргон, меня поразил их лексикон.

Австриячка, ненавидимая всеми до глубины души, все это время просидела в своем кресле прямая, как свечка, и равнодушная, держа за руки детей. Даже присутствие детей не смущало баб. Я с трудом держала себя в руках, но была уже близка к тому, чтобы высказаться вслух, когда мадам Франсина, кажется, догадалась о моем настроении. Она бросила мне предостерегающий взгляд, который заставил меня опомниться. Было бы глупо еще больше раздражать возбужденных женщин.

Король, все еще плотно окруженный людьми в другом конце комнаты, не прекращал беседы. Казалось, будто он не замечал присутствия королевы и детей. Но я видела: когда вошла Мария-Антуанетта, он внезапно побледнел, что было непривычно при его обычно розовом цвете лица.