Карла Вайганд - Камеристка

Маркиз обладал изысканным вкусом и средствами, чтобы исполнять свои дорогостоящие желания. На публике, однако, он держался скромно. Его платье было от лучшего портного, но намеренно скромное, кареты чрезвычайно удобны, но также неприметны, и ливреи его слуг, лакеев и кучеров тоже ничем не выделялись. А вот для бедных он регулярно жертвовал довольно большие суммы и мудро заботился о том, чтобы об этом знали нужные люди. Кроме того, он содержал столовую для бездомных, которые там бесплатно получали миску густого овощного супа и краюху хлеба, как принято только в монастырях.

Маркиз де Токвиль был одним из очень немногих аристократов, которые почти без потерь пережили революцию. Бедняки почитали его как своего благодетеля, а интеллектуальные революционеры о нем, казалось, забыли.

Я еще не смирилась со смертью моего маленького мальчика. Только с мадам Франсиной я могла поговорить о моем сыне, которого она никогда не видела, и о его ужасной судьбе. При каждом ударе, который наносит нам судьба, мы склонны искать причины и прежде всего виновного. Может, люди в замке дю Плесси утратили бдительность? Или виновата я, потому что не оставила мальчика у себя? Или Людовик XV, который интересовался только удовлетворением своих потребностей? Или фанатичные сторонники герцога Орлеанского?

Эти казались моей госпоже самыми вероятными подстрекателями к убийству ребенка. А что же тогда должна была означать эта буква «Б», которую вырезали на груди мальчика? Это не могло значить «Бурбон»; Филипп Орлеанский сам происходил из этого рода, но меня это не убедило.

— Мой сын никак не мог стать серьезным конкурентом герцогу. Малыш даже не относился к самому мелкому дворянству, — возразила я.

Мадам Франсина высмеяла меня:

— Прошу тебя, Жюльенна, если в кругах государей из проститутки могут чудесным образом сделать графиню, как это удалось Людовику Пятнадцатому с мадам Дюбарри, то и из герцога можно сделать крестьянского мальчика.

Она взяла меня за плечи и подвела к дивану.

— Давай присядем, дорогая, выслушай меня. Представь, совершенно неожиданно в одном монастыре всплывает «древняя» рукопись, которая повествует о трагической истории похищения ребенка из влиятельного дворянского рода. Ребенка, девочку, вырастили бедные, но законопослушные крестьяне в Планси, и смотри-ка: твоя мать превращается в аристократку, как следует из этой рукописи. Потом создают еще одну короткую, но страстную и прежде всего тайную любовную историю твоей матери с Людовиком Пятнадцатым, и вот ты уже принцесса из лучшего королевского рода. Потом тебе приписывают связь с каким-нибудь высокородным аристократом, лучше всего с уже умершим, из другой ветви Бурбонов. И вот уже никто не может презрительно морщить нос при виде твоего сына. Он был бы на самом деле претендентом на французский трон, к которому следовало бы относиться очень серьезно.

Должно быть, я смотрела очень недоверчиво, потому что мадам дю Плесси поспешила добавить:

— Я хочу сказать, так могли бы развиваться события, а поскольку эту возможность нельзя исключить с полной уверенностью, то определенные круги предпочли убрать с дороги этого нежеланного отпрыска Бурбонов, а именно твоего маленького Жака.

Это было убедительно, и я ничего не смогла на это возразить.

Как ни странно это звучит, но наш образ жизни не изменился ни в чем. Утром вставали поздно, отлично питались, принимали гостей, мило болтали, читали газеты и памфлеты, встряхивали весело или с отвращением хорошо причесанной головой, произносили умные речи, выдвигали предположения, говорили о бегстве и одевались по моде. Самая большая путаница вкусов в дамской моде, слава богу, миновала. Но осталось одно: тесный корсаж.

— Только осиная талия считается женственной, — говорила мадам Франсина и страдала.

Корсаж состоял из чрезвычайно плотного полотна, укрепленного палочками из китового уса. Сзади у этой штуки были петли, а спереди планшет, толстая железная пластинка, которая безжалостно сжимала живот. Жертве приходилось держаться за что-нибудь, когда ее шнуровали, за столбик кровати или за ручку окна. Камеристка вставала за спиной дамы, брала шнурки в обе руки, потом она упиралась бедняжке коленом в крестец и тянула до тех пор, пока дальше было уже просто некуда, затем она завязывала шнуры.

Таким образом, у моей госпожи талия становилась сорок восемь сантиметров. В ее сорок три года это было удивительно. У мадам Франсины были также узкие бедра и все еще по-юношески упругие небольшие груди.

— Это из-за того, что у меня нет детей, — говорила она. — Но лучше бы у меня была пара маленьких крикунов, ради этого я смирилась бы с несколькими подушечками жира.

Большинство дам, даже несмотря на корсет, выглядели весьма пухлыми: лишние жировые отложения выпирали сверху и снизу корсажа, а талия оставалась все равно слишком широкой.

— Вашу осиную талию, мадам, и сейчас еще каждый мужчина может обхватить двумя ладонями, — похвалила я фигуру моей госпожи.

— Не смущай меня, дитя мое, — засмеялась графиня и слегка покраснела. Из-за этой шнуровки я чувствую себя как перевязанный пакет, я не могу даже наклониться. Чтобы раздеться и одеться, нужна помощь, а поднять что-нибудь с пола вообще невозможно, — жаловалась она.

— На это у мадам есть камеристка, — строго поучала я ее, — никто и не ждет от дамы, что она будет наклоняться, чтобы завязать себе ленточки на туфельках или поднять носовой платок. Для этого существуют кавалеры, — шутила я. — И быстро бегать вам тоже не нужно.

— Все это замечательно, но ты забываешь, что становится дурно, особенно когда поднимаюсь по лестнице, в любой момент я могу упасть в обморок, и тебе нужно постоянно носить с собой дурацкие флакончики с нюхательной солью. А это вредно для здоровья, — сердито прибавила графиня.

Про себя я считала, что она права. Я была ужасно рада, что никакой этикет не требует от меня этой ежедневной пытки. В ранней юности я еще считала, что должна подражать благородным дамам, и просила демуазель Элену шнуровать меня, пока не перехватывало дыхание. Но свобода движения — это то, что я ценила превыше всего, и поэтому я вскоре отказалась от корсажа.

— Когда провозгласили права человека, забыли освободить женщин от этой муки, — смеялась я.

— Ты совершенно права, Жюльенна, — соглашалась мадам Франсина.

В конце июля 1792 года герцог Брауншвейгский как Верховный главнокомандующий союзных армий Австрии и Пруссии подписал чрезвычайно четко сформулированный манифест.

В нем были ясно определены военные цели союзников:

— Военное предприятие имеет целью покончить со свирепствующей во Франции анархией. Монархию и церковь следует защищать, а также освободить Его величество короля Людовика Шестнадцатого и снова передать ему все его права. Если на дворец Тюильри нападут или даже штурмуют его, или если хоть чем-то оскорбят их величества, в Париже будут введены законы военного времени.