Карла Вайганд - Камеристка

— Несколько жалких возгласов «да здравствует королева» было почти не слышно, — рассказывала растерянная мадам дю Плесси, которая сопровождала в тот день королеву в театр.

— Что я сделала этим людям, ради всего святого, скажите мне? — в отчаянии спрашивала Мария-Антуанетта Людовика и придворных дам. Людовик успокаивал ее, пока все снова не улеглось.

И опять королева попыталась снизить свои расходы. «Королева моды» Роза Бэртэн была уволена со службы при дворе. У королевы ведь итак имелось достаточно туалетов на все случаи жизни.

Но сэкономить больше миллиона ливров в год можно было не только на гардеробах, но и на прислуге, а также на конюшне. В азартные игры, разорившие многих аристократов, больше при дворе не играли, сократилось и количество лишних постов. Далее покончили с так часто критикуемым игрушечным хозяйством в Малом Трианоне.

— Королева, кажется, решила принять серьезные меры, — говорила довольная мадам Франсина, когда я однажды вечером полировала ей ногти. — Она даже отходит от своих любимых Полиньяков, банды, которая с давних пор беззастенчиво преследовала только свою собственную финансовую выгоду. Мария-Антуанетта снова сближается со своими старыми советниками, графом Мерси и аббатом Вермоном, ее прежним учителем.

Но, к сожалению, все ее добрые намерения ни к чему не привели. Долги продолжали расти. Король и его министры растерялись, узнав, что одними этими поправками ничего уже не спасти.

Никто из постоянно менявшихся министров не смог обеспечить казне крепкую основу.

Постепенно они начали понимать, что во всем виноваты вовсе не государственные слуги, а феодальная система управления, сохранившаяся еще со Средних веков. Она не годилась больше для нашего времени.

Впервые самым важным критерием при назначении министра финансов стало не его происхождение, а его популярность. О таком человеке в Версале знали; у него уже не раз просили совета, хотя он был всего лишь буржуа, да еще и не француз, а кальвинист, еретик из Швейцарии. Но вдруг именно на него стали возлагать все надежды. Король долго колебался в отношении месье Неккера.

Наконец Мария-Антуанетта взяла дело в свои руки и, не информируя своего нерешительного мужа, назначила одним августовским днем 1785 года Жака Неккера министром финансов. Когда об этом стало известно, все возликовали.

Повсюду звучало «Да здравствует Неккер», «Да здравствует король!». Сердца французов исполнились надежды, что этот человек сможет выправить ситуацию.

— Королева чувствует свою ответственность, — сказала мадам дю Плесси, а маркиз де Рамбулье, лживая змея, насмешливо прибавил:

— Да уж. Наверное, впервые на нее давит корона, которую она до сих пор носила с такой легкостью, словно шляпку от демуазель Бэртэн.

Когда было возможно, я бродила по окрестностям и изучала Париж по-своему. При этом я выбирала маршрут по определенной системе. Как правило, я отправлялась туда, где жил бедный и простой народ, но приветливый к чужакам и веселый, несмотря на нищету и голод. Преодолев недоверие при первой встрече, я могла чувствовать себя почти как дома в Планси.

Я одевалась, как простая работница, и потихоньку начала вспоминать деревенский диалект, чтобы никто не понял, что я прислуга из Версаля.

Иногда я испытывала сильную потребность поговорить с обычными людьми. Хотя я и научилась уже ценить жизнь при дворе, общение с простым народом было мне все еще по душе. К тому же только так можно было узнать из первых уст мнение людей о ситуации в стране, короле и аристократии в целом.

То, что я выяснила, внушало беспокойство. Настроение в народе было неважным. Ответственность за все свои беды люди возлагали на аристократию, клир и монархию.

— Нам не нужен гадюшник, набивающий свое брюхо за наш счет, увешивающий своих шлюх драгоценностями и лелеющий свои пороки. Когда мы надрываемся на работе и не можем себе даже хлеба купить.

Когда я слышала подобное, я только одобрительно кивала. Во-первых, этого от меня ожидали, а во-вторых, да простят меня за это, я разделяла эти взгляды.

Лично для себя я уже давно сделала выбор: я хотела по-прежнему принадлежать своему сословию. Мне, Жюльенне Берто, нечего было делать в толпе привилегированных особ. Я уже совсем не стремилась попасть в высшее общество. К тому же кто теперь мог знать, что в ближайшее время случится с господами. Я была совершенно довольна своим положением прислуги.

Я часто ходила в церковь Святого Евстахия. Ее многочисленные боковые капеллы являлись дарами гильдий ремесленников и торговцев. Я ходила от капеллы к капелле и внимательно их разглядывала. Я слышала, что и парижские воры еще со времен Средневековья имели свою гильдию. Какая же эмблема подошла бы им? Рука с чересчур длинными пальцами?

Вокруг церкви находилось самое большое кладбище города Парижа, Cimetieere des Innocents, кладбище невинных детей. Говорили, будто это название напоминает об умерщвленных сразу после рождения детях девушек легкого поведения, которых в этом квартале было очень много.

Позже император Наполеон хотел закрыть кладбище и построить на его месте «Лувр для народа». В этом квартале с давних времен царил порок, как я смогла узнать по удивительным названиям улиц во время своих прогулок. Тут действительно была улица сухого дерева, название, как нельзя точно характеризующее ее, учитывая, что там была установлена виселица.

Рядом стоял Лувр и недалеко от него Пале-Рояль, городской дворец герцогов Орлеанских, в пристройке к нему располагался театр Комеди Франсез.

Особенно чудесно было, когда Жюльену удавалось пойти в город вместе со мной. Мы бродили по улицам, обедали в обычном кафе на берегу Сены или где-нибудь в Латинском квартале, а после заходили в один из многочисленных кабачков в подвале. Больше всего мне нравилось, когда читали вслух истории Рабле или разыгрывали пьесы Мольера, а когда исполняли баллады Франсуа Вийона, мы с Жюльеном с восторгом подпевали, потому что знали наизусть почти все.

Мария-Антуанетта была уже на восьмом месяце очередной беременности. Видимо, сказались душевные страдания, и ее крепкое здоровье заметно пошатнулось. Придворные врачи делали озабоченные лица и прописывали королеве отдых.

Малышке Марии-Терезе исполнилось уже семь лет. Она была хорошенькой, но своенравной маленькой девочкой, однако она очень любила мать.

Дофину было уже почти пять, тем не менее он заметно отставал в развитии. Для своего возраста он был слишком маленького роста, и вдобавок с искривленным позвоночником. Мальчик часто страдал от простуд с лихорадкой, плохо набирал вес, и у него постоянно болели кости. Выражение его лица всегда было серьезное.