Карла Вайганд - Камеристка

Самый младший пока ребенок, пятнадцатимесячный Людовик Карл, герцог Нормандский, напротив, был полной противоположностью своего старшего брата. Круглолицый, розовощекий, он всегда пребывал в хорошем настроении. Мария-Антуанетта боготворила малыша и называла его своим Chou d'amour, хорошеньким любимцем.

9 июля 1786 года Мария-Антуанетта с большим трудом родила вторую дочь Софи Беатрис. Девочка была нежная и хрупкая, как фарфоровая куколка. Я слышала, как повитухи шептались, что у нее какие-то физические недостатки.

В шесть недель малышка выглядела такой же слабенькой, как и при рождении, и с каждым днем чахла. И королева выглядела неважно, как озабоченно отмечала мадам Кампан. Много недель после родов она пролежала с высокой температурой.

— Самое плохое, что я не могу видеть своих детей, — жаловалась Мария-Антуанетта.

Сама же я была на седьмом небе от счастья. Как только выдавалась возможность, я старалась встретиться с любимым. Ни Жюльен, ни я до сих пор еще не испытывали такого вулкана страстей. Только теперь я поняла, как необходима мне любовь, но для этого мне пришлось ждать до двадцати девяти лет. Как и любая девушка в подобной ситуации, мыслями я постоянно была с Жюльеном. Я стала довольно небрежно относиться к службе, но мое счастье, что мадам дю Плесси оказалась такой понимающей госпожой.

Я забывала половину своих поручений, и когда однажды не только испортила ее вечернее платье слишком горячим утюгом, но и сожгла новый парик почти раскаленными щипцами, я думала, что меня выкинут, но мадам Франсина только посмотрела на меня, покачала головой и сказала: «Ничего».

Моими любимыми местами в Париже были элегантные магазины на Елисейских Полях. За последние годы репутация этого некогда аристократического квартала, к сожалению, пострадала. Благородную авеню Монтень в народе прозвали Аллеей вдов; при этом, однако, имели в виду женщин, которые высматривали себе там платежеспособных кавалеров.

Время от времени мне приходилось выполнять какие-нибудь поручения мадам дю Плесси. Самым приятным для меня было посещение гобеленовой мануфактуры, которой триста лет владела фламандская семья Гобелен.

Моя госпожа некоторое время назад заказала несколько больших настенных ковров в салон для посетителей своего парижского дворца. Время от времени она поручала мне посмотреть, как продвигаются дела в мануфактуре, где ткали гобелены с узорами по мотивам греческих мифов, которые она выбрала.

Когда в этот раз я вернулась в Версаль, то смогла сообщить, что «Одиссей» храбро сопротивляется пению сирен и «Суд Париса» почти закончен.

Домой я возвращалась по бульвару Араго, жуткому месту публичных казней. Перед зданием тюрьмы Санте, [33] В переводе с фр. Санте значит «здоровье». названного так в память о некогда стоявшей там больнице «Здоровье», где, по иронии судьбы, своей смерти дожидались заключенные, по утрам устанавливали виселицы. Но днем здесь было все спокойно, и я могла быстро миновать это место, не протискиваясь сквозь толпу любопытных зевак.

В то время я чувствовала себя словно бы помолодевшей на несколько лет и не обращала внимания на изменения в моем организме. В двадцать девять лет я действительно могла бы быть умнее, и прежде чем я сообразила, в чем дело, у меня уже было несколько недель беременности.

Несколько раз я, наверное, забыла воспользоваться маленькой пропитанной лимонным соком губкой с тонкими шелковыми нитями, прежде чем предаться радостям любви с Жюльеном. Теперь опять пришлось обратиться к мудрой мадам Онорине. В последнее время я часто посещала ее, но не в качестве клиентки, а для того, чтобы снабжать ее высушенными лечебными травами.

Она лечила женщин в основном наркотическими средствами, добытыми из растений, тщательно соблюдая дозировку.

— Это преступление, — поучала она всякий раз, — вслепую ковыряться спицами или крючками в теле женщин в надежде как-нибудь попасть в нежелательного ребенка, рискуя при этом проткнуть матку или повредить кишки. Самое меньшее, что может случиться, это временное бесплодие, гораздо чаще бедняжки умирают от заражения крови, от воспаления или большой потери крови.

Против последнего она прописывала женщинам сидячие ванны с отваром из коры дуба и манжетки [34] Манжетка — род многолетних растений семейства розоцветных. и давала им комочки ваты, пропитанные этим отваром, смешанным с сельдереем и ноготками, для введения во влагалище.

Тщательно осмотрев меня, она сказала:

— На этот раз вы ждали слишком долго, моя дорогая. Обычным мешочком с травами уже не обойтись.

Удивительно, но я совсем не огорчилась.

И Жюльен тоже не хотел рисковать.

— Один ребенок — это для нас не трагедия. Я даже был бы счастлив стать отцом.

Я тоже так думала — один малыш действительно не помеха.

«Кто знает, может, и хорошо, что я так долго не замечала беременности», — думала я, и посвятила в это дело мою госпожу.

— Если госпожа Онорина считает, что уже слишком поздно что-нибудь предпринимать, то, конечно, нужно его оставить. Я бы даже разрешила тебе выйти замуж, если захочешь. Хотя я и огорчусь, если после стольких лет, проведенных вместе, ты уедешь от меня. Но я пойму, если твой муж захочет, чтобы ты была только хозяйкой и матерью.

Вот этого я себе представить не могла: я — мать семейства, зависящая, скорее всего, от скромных доходов супруга. Я привыкла заботиться о себе сама.

Мадам Франсина обняла меня, как сделала бы моя мама:

— Нет, нет, мадам, я ни за что вас не оставлю, — решительно заявила я. — Несмотря на всю любовь к Жюльену, я не хочу отказываться от своей независимости. Кроме того, служба у вас доставляет мне такую радость!

Королева сильно изменилась. Она больше не устраивала непристойных праздников и не играла в разорительные азартные игры. Теперь она любила играть на арфе и клавесине с мадам дю Плесси, а также пела с ней дуэтом. Обе дамы обладали вполне приличными голосами, у королевы сопрано, у моей госпожи — альт.

Мария-Антуанетта все еще была красивой женщиной, но четыре беременности все же оставили свой след. Она поправилась. Мадам Франсина и мадам Кампан теперь стали ее единственными подругами, которых королева терпела подле себя. Они должны были, как всегда, изо всех сил утягивать ее талию до пятидесяти шести сантиметров, но тогда начинала сильно выдаваться ее грудь, которая приобрела внушительный объем — сто двенадцать сантиметров. Ее невозможно было скрыть, в отличие от округлых бедер, которые прятались под пышными юбками.

Королеве было тридцать лет, и тогда, как и теперь, это считалось критическим возрастом для дамы. Я часто сравнивала мою госпожу с монархиней. Мадам Франсине уже исполнилось тридцать шесть, и я находила, что она выглядит моложе, чем Мария-Антуанетта. Несомненно, сказались огорчения, перенесенные королевой за эти годы, и заботы, которые приносили оба болезненных ребенка.