Карла Вайганд - Камеристка

Многие месяцы Париж был отрезан от остального мира; ни баржи, ни лодки с дровами не могли добраться до города. В результате не было топлива, чтобы обогреть жилье бедняков. Так же обстояло дело и с поставками зерна. Ни одна лодка с зерном не смогла причалить у набережной возле Лувра. С другим продовольствием и товарами было то же самое. Только у перекупщиков дела шли прекрасно.

Король посетил деревни вокруг Версаля, насколько лошади могли тянуть сани по очищенной дороге, и раздал деньга из своей личной шкатулки. Хотя Людовик XVI не мелочился, это все равно было каплей в море. Король и месье Неккер закупили зерно за границей и велели доставить его в столицу. Благое дело, но этого было недостаточно.

Тем временем в Париже пели дифирамбы Филиппу Орлеанскому. Он выставил на аукцион пару своих картин и выручку в восемь миллионов, без которых он легко мог обойтись, так как он ими никогда действительно не обладал, отдал бедным.

А то, что пожертвовала из своей шкатулки Мария-Антуанетта, никто и не заметил.

В 1789 году весна просто не хотела приходить. Страна как будто оцепенела. Многие потеряли работу. Зерна все еще не было, и от этого пострадали маленькие гостиницы, трактирчики, кафе. И бордели тоже не пользовались спросом. Продажные женщины жили теперь в Сальпетриере или отеле Дью.

В начале марта еще ни одна лодка не могла проплыть по Сене.

Как в насмешку, цены на хлеб постоянно росли. Если в ноябре просили двенадцать су за каравай хлеба, то в феврале — уже восемнадцать. И он продолжал дорожать. Примечательным для этого безвыходного положения было то, что снова пустили в ход циничное и крайне глупое выражение: «Ах, у бедняков нет хлеба? Пусть тогда едят печенье» — и нагло утверждали, будто это сказала Мария-Антуанетта.

Ужасная фраза уже устарела и произнесла ее, по всей видимости, принцесса Софи, будучи еще совсем молоденькой девушкой; а как известно, особым умом она не отличалась. Другие утверждали, что это выражение еще более старое и высказано было женой Людовика XIV. Кто бы ни пытался выяснить, кто автор злобных слухов, постоянно наталкивался на Филиппа герцога Орлеанского и двоюродного брата короля.

— Кузен Людовика знает, как стать любимчиком парижан. На самом деле он злостный клеветник и мерзкий паразит, которому не чужды никакие пороки. В этом он стоит наравне с моим двоюродным братом маркизом де Садом, не обладая при этом его юмором и умом, — высказалась мадам дю Плесси.

К счастью, было немало и таких, которые разглядели его истинную сущность.

— Его единственный интерес — распутство, — говорили его враги. То, что он имел обыкновение причудливо раскрашиваться, отталкивало не только меня. — Избрать его народным героем — это действительно глупая шутка, — критиковала мадам дю Плесси, — народ никогда не интересовал этого чванливого и эгоцентричного простофилю.

Наконец снежные холмы и лед начали таять. На улицах было по колено воды, подвалы домов затопило, потому что промерзшая земля не впитывала воду. Льдины на Сене громко трещали, некоторые мосты обрушились.

Мадам Онорина, которую я посетила весной 1768 года из-за незначительной болячки, которая бывает только у нас, женщин, очень взволнованно сообщила, что не может спать ночами из-за воя голодных волков, отваживающихся даже среди бела дня подбираться к городским стенам. Не только в Париже рассказывали жуткие истории об Изегриме, [51] Имя волка в басне (Прим. пер.). но и в деревнях ходили жуткие слухи. Говорили, будто бы в Планси стая волков напала на девочку и старуху, собиравших дрова в лесу. Мой отчим Эмиль даже застрелил одну кровожадную бестию во дворе, когда она собиралась пощипать его овчарню.

«Это был большей зверь с красивой густой шкурой, из котором Эмиль сделал для меня прикроватный коврик у кровати», — писала мне Бабетта.

Уже несколько дней подряд поток представителей разных сословий тянулся в Париж и Версаль для участия в собрании Генеральных штатов. Любая нора сдавалась внаем, и у папаши Сигонье тоже. Слава богу, опять можно было немного заработать.

Прибывшие из провинций толпы валили в Версаль.

— Они хотят все очень подробно рассмотреть, — возмущалась мадам Кампан, — по крайней мере хоть мельком увидеть короля и его семью.

Большинство хотело посетить дворец Малый Трианон, ведь об этом капризе королевы рассказывали настоящие чудеса.

Сначала осмотрели миниатюрную деревню Антуанетты. Они вытоптали ухоженные газоны с милыми крестьянскими домиками, громко стуча каблуками, заходили в коровники, пугая начищенных коров и вымытых и причесанных овечек, сердили вспугнутых кур и приводили в отчаяние уток с розовыми ленточками на шеях. Только один большой гусак выразил господам свое неудовольствие. Шипя, широко разинув клюв и раскинув крылья, он отважно бросился на компанию.

— Ну, — громко заметил один из делегатов, — это все очень мило, но никакой сенсации.

— А где же сказочные, украшенные бриллиантами, изумрудами и рубинами покои королевы? — обратились они к стражнику Малого Трианона.

Солдаты недоуменно пожали плечами.

Мадам Кампан позже писала:

«Чрезвычайная простота увеселительного дворца не соответствовала представлениям господ».

Так как Сена стала снова судоходной, наконец доставили зерно в Париж, и пекари снова могли печь хлеб. Каждый вечер кабачки были полны народу, который, оживленно беседуя, промачивал горло вином и пивом.

Когда теплый апрельский дождь пролился на поля и теплый весенний ветерок пробежался по городу, улетучилось и воспоминание об ужасной зиме и появилась надежда на хороший урожай.

Граф фон Ферзен писал своему государю, королю Густаву III:

«Ни о чем столько не говорят, как о конституции и так называемом прогрессе. В приемных слуги убивают время, читая бесконечные листовки, которые появляются каждый день».

Усердный памфлетист и издатель «Друга народа» был уже упомянутый врач Жан-Поль Марат, человек мрачный, ярый враг аристократии и монархии, без чувства юмора. Что он собой представлял в действительности, все узнали после трагического происшествия, случившегося сразу после свадьбы тогдашнего дофина.

В центре Парижа должен был быть мощный фейерверк. Но вечером в день бракосочетания разразилась сильная гроза, и фейерверк отменили. Его перенесли на другой вечер.

В столице в то время было несколько строек с котлованами, которые хотя и закрыли, но недостаточно прочно. Поэтому мест для зрителей было мало, а людей толпилось много; к ним присоединились еще и многочисленные кареты аристократов. Фейерверки пользовались огромной популярностью и у верхов, и у низов.