Андрей Домановский - Загадки истории. Крымское ханство [litres]

3 июня 1571 г. Девлет Герай разбил ставку в селе Коломенском, его сыновья – на Воробьевых горах, откуда открывался хороший обзор на Москву. Не имея артиллерии и осадных орудий, брать город приступом татары не могли, но им и не было это нужно. За последние 50 лет после знаменитого похода Мехмеда Герая Москва разрослась, расползлась далеко за пределы своих укреплений, и ее посады были лакомой добычей татар, налетевших на нее, словно рой насекомых на расплескавшееся сладкое варенье. Крымскому хану было хорошо видно, как тысячи татарских конников, словно муравьи, заструились и тонкими цепочками, и более крупными отрядами вокруг городища – окрестные слободки и хутора подвергались нещадному разграблению.

Вскоре над крышами деревянных зданий то тут то там начали появляться клубы дыма, вырываться высокие столбы огня. И если поначалу с утра стояла тихая и ясная погода, то вскоре налетел ветер, понесший языки пламени по всему городу. Ветер пригнал тучи, однако спасительный ливень все не начинался – раздавался сухой треск распарывавших черные клубящиеся тучи молний, доносились глухие раскаты грома, однако дождь так и не пошел. Картина пылавшего под мрачной сухой грозой города была поистине апокалиптической. Казалось, Москва расплачивается за учиненный в 1552 г. разгром Казани, да и за ужасы учиненной Иваном Грозным опричнины.

Громовой рокот поначалу дополняли зазвонившие по всем звонницам колокола, но вскоре колокольный звон умолк – беспощадный огонь добрался и до колоколен. Некоторое время спустя начали взрываться пороховые погреба, дополняя мрачную картину разрушения и гибели. В двух местах были разрушены даже крепостные стены Кремля и Китай-города.

В огне гибли не только москвичи, но и многочисленные жители пригородов, сбежавшиеся под защиту великокняжеского войска и московских стен с появлением татар, да и сами захватчики, углубившиеся в незнакомые им лабиринты улиц и не успевавшие выбраться из пламени. Бросившиеся к северным воротам города создали на выходе такой затор, что давили друг друга насмерть – «в три ряда шли по головам один другого, и верхние давили тех, которые были под ними». Усиливавшийся ветер создавал хорошую тягу, и вскоре столб пламени, пепла и жара заставил несчастных искать спасения в реке, и даже находившийся на отдалении хан вынужден был немного сместить в сторону свой наблюдательный пункт, с которого открывался великолепный обзор величественного в своем смертном ужасе зрелища. Находившимся же в эпицентре пожара было некуда бежать, и они давили друг друга в крепостных рвах и Москве-реке, которая была забита трупами так, что «мертвых не пронесла». Спасения не было даже в Кремле – раненый и перенесенный туда воевода Бельский «умер от ран и пожарного зною» в подвале своего дома.

За несколько часов Москва выгорела дотла. Как писал летописец, «Москва вся сгорела в три часа. Людей в ней сгорело великое множество». Последующая расчистка пожарища длилась более двух месяцев, город надолго опустел, и властям приходилось специально переселять посадских людей из разных городов в столицу. По сообщениям крымских историков, разграбление Подмосковья и окрестных земель продолжалось сорок дней, а самого хана стали прозывать «взявшим столицу» (Тахт-Алган – «Взявший Престол»). Было разорено 36 русских городов, а Девлет Герай впоследствии бахвалился, что во время похода было истреблено более 60 тысяч гяуров и еще столько же захвачено в плен.

Ввергнутый в ужас сожжением столицы, бежавший царь Иван IV Грозный вынужден был согласиться на выплату крымскому хану ежегодной дани. Надменный хан, уверенный в своих силах и будучи в своем праве, прислал ему в качестве поминок знаменитый татарский нож, говоря тем самым, что он может покончить с собой, и обратился со следующими словами: «Жгу и опустошаю все из-за Казани и Хаджи-Тархана, а богатства всего мира считаю за пыль, надеясь на Божье величие. Я пришел на тебя, сжег твой город, хотел твоего венца и головы, но ты не пришел и не встал против нас, а еще хвалишься, что «Я, дескать, московский государь»! Если б были в тебе стыд и мощь – то ты бы пришел и стоял против нас. Захочешь быть с нами в дружбе – отдай наш юрт, Казань и Хаджи-Тархан. А захочешь казной и деньгами дать нам богатства всего мира – этого нам не надо, желание наше – Казань и Хаджи-Тархан; а дороги в твоей стране я видел и изучил». Издевался над Иваном-царем и политический русский эмигрант той эпохи Андрей Курбский, именуя спрятавшегося царя следующим образом: «Бегун пред врагом и храняка (спрятавшийся беглец. – А. Д. ) царь великий християнский пред басурманским волком».

Иван IV вынужден был согласиться на уплату крымскому хану денежной и вещевой дани, которая, по словам Сейид-Мухаммеда-Ризы, получила у татар особое название «тыш». «Эти бессчастные русские обязаны были платить в определенный срок дань в пользу крымского вельможества, известную под именем тыш, как эквивалент поголовной подати. Она состояла из соболевых, горностаевых и тому подобных шуб и из других подарков. Когда наступал срок присылки этой дани, из Москвы приезжал писец и составлял список лиц, имевших участие в этой дани, по которому уже потом и выдавалась каждому его доля. Один раз случилось при составлении такого реестра, что человек, которому было поручено сообщить русскому писцу имена дольщиков дани, сказал по-своему в смысле “только”, “кончено”, а русский принял это выражение за имя или прозвище какого-нибудь известного лица и внес его также в реестр, вследствие чего стала выплачиваться, сверх реестровой дани, еще доля и на этого небывалого “только”».

Соглашался царь и отдать Хаджи-Тархан, и смиренно употреблял в посланиях крымскому хану выражение «бить челом», свидетельствующее о его подчиненном положении по отношению к показавшему свою мощь Великому Улусу – Крымскому Юрту. Девлет Герай же напоминал, что требует вернуть не только Астрахань, но и Казань, и не соглашался на откупное за Казанское ханство. Иван IV явно пытался затянуть в переговорах время, однако и крымский хан был не так прост. Прекрасно понимая тактическую уловку московского правителя, крымский властелин начал готовить новый поход на Москву, который должен был окончательно закрепить победу Крыма. Однако на этот раз удача не был столь благосклонна к Девлету Гераю, как в 1571 г.

Великий московский князь столь же активно готовился к обороне, как крымский хан – к вторжению. Девлет Герай не собирался больше договариваться с правителем, которого считал равным по положению правителю удельного улуса и планировал вернуть Московское княжество в полностью зависимое от Великого Улуса состояние. Иван IV понимал, что в случае его бездействия либо поражения планы крымского хана будут реализованы. Ставки были высоки для обоих правителей, однако в случае Крыма поражение грозило лишь утратой иллюзий возможности возобновления единого государства, и так уже давно существовавшего лишь в эфемерных представлениях крымского хана. Реальному же выживанию самого Крымского Юрта возможная неудача ханского похода практически ничем не грозила. Совершенно иной была ситуация с точки зрения московского князя – для него речь, по сути дела, шла о жизни и смерти Московии как самостоятельного государства. Поэтому Иван IV готовился к битве как к решающему сражению всей своей жизни.