Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

Осторожно передвигаясь, его воины тихо приготовили лошадей, успокаивающе поглаживая их по головам, чтобы они не заржали. Джанифа, Айша и я получили по скакуну. Воин-иудей, помогавший мне спуститься с холма, держал ребенка на руках. Бесчувственное тело Азиза сотник перекинул через седло. Воины, спустившиеся с нами с холма, надели кольчуги. Их товарищи тем временем продолжали успокаивать лошадей.

Затем Хаза в полном боевом облачении встал на колени и поклонился в сторону Мекки. Поднявшись, он обнажил меч и окинул взглядом маленький отряд.

— Скачите на восток. Скачите, что есть духу к холмам. Иншаллах [80] Иншаллах (араб.) — если пожелает Аллах. , я встречу вас на вершине перевала за деревней Зеленые Родники.

Сунув ногу в стремя, он в один миг взлетел в седло, поправил щит, взмахнул мечом и с криком «Аллах акбар!» пустил коня сквозь заросли кустарника. Мгновение спустя зазвенела сталь, заржала лошадь, раздались встревоженные крики, залязгало оружие.

К этому моменту мы уже неслись как ветер, а ветки кустарника царапали нам ноги. Неожиданно заросли кончились, и мы пустили лошадей галопом. Мельком я увидел, как Хаза обрушил меч на крестоносца и тот рухнул с коня. Вскоре крики и шум схватки остались далеко позади. Мы неслись прочь от горящего города, слыша лишь перестук копыт наших коней.

День спустя мы с нетерпением ждали Хазу на вершине перевала, который вел в деревню. Именно на этой тропе, среди холмов тысячник назначил нам встречу. Здешние места я знал достаточно хорошо, потому что как-то летом мы охотились тут с Паладоном и Азизом на оленей. Из оружия мы с собой взяли только пращи, и все попытки убить хотя бы одного оленя закончились неудачей. Несмотря на это, мы все равно хорошо провели время, всласть накупавшись в чистой как слеза речке, давшей название деревне. Потом мы улеглись обнаженными греться на солнышке, чем, по все видимости, смутили благочестивых селян, за исключением одной пастушки, с которой Паладон уединился на час в близлежащей оливковой роще.

У меня не было времени предаваться воспоминаниям, я был слишком занят заботой об Азизе. В результате скачки у него снова начался жар, принц начал бредить. Пока Айша помогала мне делать перевязки, старый воин-иудей играл с ее сыном в прятки среди оливковых деревьев. С лица Айши не сходила все та же странная улыбка. Я понял, в чем дело, после того, как она, устремив на меня умоляющий взгляд лучистых глаз, произнесла:

— Самуил… Друг мой… У тебя не осталось немного макового сока, которого ты давал Азизу?

Я ахнул, когда понял, что же все-таки произошло. Я-то думал, что Азиз решил проявить милосердие. Как бы не так! Он все-таки нашел способ наказать сестру за то, что она опозорила его. Мало того что старуха, присланная Юсуфом, обнаружила отсутствие девственной плевы, она еще и выяснила, что кобылка, привезенная в подарок, уже носит под сердцем жеребенка. Именно это и стало причиной издевок на пиру, где подавали верблюжье молоко, именно поэтому Юсуф и осрамил Азиза перед всеми эмирами Андалусии.

По законам шариата Азиз не мог убить беременную женщину, ибо вне зависимости от тяжести преступления, совершенного матерью, дитя внутри нее безгрешно. Но Азиз все же нашел способ ей отомстить. Он превратил ее жизнь в ад. Теперь Айша не может жить без опиумного сока. Все это время Азиз держал ее взаперти, пестуя пагубную привычку сестры. Нет ничего удивительного в том, что Джанифа с наложницами держали рот на замке и все отрицали, даже когда я слышал пение Айши. Чужому человеку незачем знать о том, что происходит в семье эмира.

Передо мной в полубреду лежал Азиз. Как же я в тот момент его ненавидел! Я всей душою хотел отомстить ему за невинную девушку. И я мог это сделать. Все необходимые снадобья лежали у меня в сумке. Все решили бы, что Азиз умер от ран. Как же велико было искушение! Однако я сумел взять себя в руки. Что изменит еще одно убийство? Что оно исправит? Я вспомнил, с какой любовью Айша всего день назад вытирала пот со лба брата. Да как я смею распоряжаться жизнью и смертью? Неужели я возомнил себя Богом? Я вспомнил слова Азиза, сказанные мне в больнице: «Мои преступления, мне и расплачиваться за них. Я не желаю говорить об Айше».

Теперь я понял, почему он с таким раскаянием говорил о сестре. Горечь о содеянном и нежность к ней пришли позже. Я понял, в чем моя задача. Я же лекарь. И у меня два пациента, которых я очень люблю. Я могу залечивать раны, ослаблять тягу к дурману, лечить безумцев… Преклонив колени на каменистом поле, я поклялся, что вылечу брата с сестрой. Я сделаю это не ради Азиза, но ради Айши и ее сына, имени которого я пока не знал, ради Паладона и, возможно, даже ради самого себя.

Но это потом, а пока я могу лишь потворствовать ее пагубному пристрастию.

— Да, Айша, — ответил я, — конечно, у меня найдется для тебя маковый сок.

— Какой же ты славный, Самуил, — сказала она, с жадностью глядя на пузырек, который я достал из сумки.

Когда Азиз заснул, а Айша погрузилась в блаженную полудремоту, я спросил ее:

— Ты часто думаешь о Паладоне?

Айша распахнула глаза, и они полыхнули огнем ярости.

— Даже не напоминай мне о нем, Самуил. Если ты хоть чуточку меня любишь, не произноси при мне его имени. Я ненавижу его! Ненавижу! Брат сказал мне, что он отрекся от ислама, перешел на сторону наших врагов и… и женился… на жирной христианской потаскухе. Я это все узнала от Азиза. Паладон взял в жены жирную безобразную франкскую шлюху! Шлюху!

— Успокойся, Айша, я больше не произнесу о нем ни слова, — печально промолвил я. — Я сейчас думал о твоем сыне. Он такой у тебя красивый.

Айша просияла, и на ее лице снова появилась лучистая улыбка.

— Ты тоже так считаешь? — сонно промурлыкала она. — Да, он очень красивый… Мой мальчик… Мое сокровище… Мой Ясин…

Стоило ей произнести это имя, как я тут же понял, зачем мне являлся лекарь Иса, и почему я вернулся в этот мир. Дело предстояло трудное, но кто с ним справится, кроме меня? Призвав в свидетели священный огонь Бога-Перводвигателя, который полыхал в бледном осеннем солнце и освещал плывущие в небе облака, что отбрасывали тени на льды и снега, покрывавшие вершины гор, я поклялся во что б то ни стало возродить наше Братство и воссоединить Паладона с женой и сыном.

В этот миг донесся крик дозорного:

— Едет! Едет! Он жив!

Подбежав к нему, я увидел, как по раскинувшейся перед нами равнине скачут два всадника. На арабском иноходце восседал тысячник Хаза, державший в руках копье, на верхушке которого трепетал флаг Мишката. Другой рукой он держал под уздцы норманнского строевого коня. На нем в высоком седле, подавшись вперед, к гриве, едва сидела женщина, закутанная в длинный плащ тысячника. Мы принялись им радостно кричать, замолчав, только когда крутые утесы на подступах к перевалу скрыли их от наших глаз.