Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

Пинсон обнял Марию. Ему очень хотелось признаться ей в любви, сказать, что они нашли друг друга и это здорово, что добро непременно победит, а чудеса существуют… Но он понимал, что делать этого нельзя.

— Нельзя терять надежду на лучшее, — промолвил Пинсон. — Главное, мы спасены. И Томас спасен. Может, ему повезет вырасти в лучшем мире.

— Надеюсь. — Мария внимательно посмотрела на Пинсона. Высвободившись из его объятий, она снова начала ходить взад-вперед. — Хотя, с другой стороны, как можно надеяться на лучшее! Посмотри, что происходит: одни чудища сражаются с другими. Кто бы из них ни победил, нас ждет судьба беженцев, ибо наша страна уже не будет нашей. Какая разница, кто придет к власти: коммунисты или фашисты? Они не позволят, чтобы такие шедевры, как этот собор, существовали и дальше. Мой отец был атеистом, но я думаю, что он отдал бы жизнь ради того, чтобы спасти эту красоту. Насколько я понимаю, его идеалы не сильно отличались от Идеи Самуила. Вот только вряд ли их удастся сохранить для будущего. Да?

Пинсону показалось, что еще чуть-чуть и у него разорвется сердце.

— Но Томас будет жить. Ты будешь жить, — ответил он. — Я очень надеюсь, ты сможешь заботиться о нем и дальше.

Остановившись, Мария повернула к нему голову. В свете горящего светильника ее рыжие волосы отливали золотом.

— Будь уверен, Энрике. Покуда я нужна тебе или ему, я вас не покину. Но смотри! Со мной надо быть осторожней. Возможно, я вообще никогда не захочу расстаться с Томасом. Я все сильней привязываюсь к нему. Будто вновь обрела сына.

— Если ты уже воспринимаешь его как сына, значит, мне не о чем беспокоиться, — произнес он как можно небрежнее.

Рассмеявшись, Мария тряхнула волосами.

— На твоем месте я бы не рассчитывала на спокойную жизнь. Имей в виду, я нервная и не очень уживчивая.

— Перестань, — покачал Энрике головой. — Ты храбрая, честная, умная, добрая… Томасу будет с тобой очень хорошо. — Он с ужасом понимал, что сейчас не сдержится. На глаза снова навернулись слезы.

— Странно… Как быстро мы стали так близки… — Мария задумчиво поглядела на Пинсона. — Мы уже словно одна семья…

— Обычное дело, в подобных ситуациях дружба крепнет быстро, ведь проявляется подлинное человеческое нутро.

Плечи Марии задрожали, и она обхватила себя руками.

— Но мы ведь друзья, правда? Настоящие, — ее голос сделался тише. Девушка подняла на него расширившиеся глаза. — Просто несколько раз мне почудилось, что… что мы можем стать больше чем друзьями…

Пинсону страшно захотелось заключить ее в объятия, прижать к себе и признаться в любви. Чудовищным усилием воли он взял себя в руки и произнес то, что должен был сказать:

— Конечно, мы больше чем друзья. Ты мне очень дорога, Мария. Ты мне словно невестка. Если бы ты была моей дочерью, то я бы гордился тобой так же, как и сейчас.

Мария покраснела и автоматически потянулась в карман за сигаретами. Затем скрестила руки на груди и рассмеялась.

— Ну вот, опять я сморозила глупость. Такой уж я человек. Слишком уж я прямолинейная, от того и страдаю. Ты меня простишь?

Пинсон догадался по выражению ее глаз, что сделал ей очень больно. Он ненавидел себя за это.

— О чем ты говоришь? Нечего тут прощать. Это мне надо надеяться, что ты когда-нибудь простишь меня.

Задумчиво посмотрев на него, Мария ласково погладила его по щеке, поправила воротник, отвела волосы, упавшие на его лоб.

— Ты очень хороший человек, Энрике. Правда-правда. Я всегда буду уважать тебя и помнить о том, что ты сделал. Где бы я ни была. Где бы ни оказались вы с Томасом. Мне довольно и дружбы с тобой. Мы ведь друзья, правда?

— И будем ими всегда, — ответил он.

— Тридцать пятый! — донесся до них радостный хор женских голосов. Заложницы столпились вокруг бабушки Хуаниты, которая, встав со стула, с улыбкой на лице размахивала зажатым в руке светильником.

— Ну наконец-то, — кивнула Мария. Так радостно она еще не улыбалась. — Пойду-ка я лучше найду Томаса. Ты пойдешь впереди, как и раньше?

— Нет, — покачал головой Пинсон. — Эктор вырос в горах, у него больше опыта. Он нас и поведет. Я буду замыкающим, вдруг кому-нибудь понадобится помощь.

— Ладно. Тогда до встречи у Ведьминого Котла, — она быстро чмокнула его в щеку. — О Томасе можешь не беспокоиться. Я за ним присмотрю.

— Я в этом не сомневался. — Пинсон почувствовал, как у него перехватило горло. — Ни на секунду. Я вручаю его судьбу и жизнь тебе. Передай, что я его люблю и… Господи, помоги вам обоим.

Мария кинула на него через плечо озадаченный взгляд. Мгновение спустя она решила, что Пинсон шутит, и на ее лице появилась улыбка.

— Что ты волнуешься? Мы же пойдем всего в нескольких метрах от тебя. И о каком Господе ты говоришь? О Боге-Перводвигателе?

— Наверное.

Ему снова потребовалось чудовищное усилие воли, чтобы, продолжая улыбаться, смотреть, как Мария берет лампу, вытаскивает за руку из-под стола прятавшегося там Томаса и встает вслед за прочими заложниками в очередь к Эктору, который привязывает их к страховочной веревке. Томас оглянулся, увидел деда и, запрыгав, принялся махать ему рукой. Мария, склонившись, что-то объяснила мальчику, показывая то на веревку, то на Пинсона — тот вытащил из кармана платок и замахал им. Профессор убрал тряпицу, только когда внимание Томаса переключилось на Гарсию, принявшегося крепить петлю, обхватывавшую пояс мальчика, к общей веревке.

Неожиданно Пинсон почувствовал, что решимость покидает его. Голос искушения, звучавший в голове, призывал его опомниться, пока не поздно. Никто его ни в чем не обвинит. Еще все можно изменить. От него требуется лишь одно: подойти к Марии, которая сейчас подняла руки, чтобы удобнее было крепить ее петлю к веревке, и встать рядом. Он улыбнется и пошутит. Она рассмеется в ответ. Может, чмокнет его в щеку. Может, она даже возьмет его за руку, хоть и будет держаться немного отстраненно, ведь он только что отверг ее. Надо запастись терпением, и тогда, со временем… Пинсон покачал головой. Зачем себя обманывать? Ничего у них с Марией не получилось бы. Она сама это со временем поймет. Если повезет, она станет его уважать и гордиться им — как родным отцом. «Суть Идеи Самуила заключается в беспредельной любви. Когда-нибудь Мария объяснит это Томасу. Объяснит, почему я не мог поступить иначе. Она найдет нужные слова. А внук у меня вырастет честными и мужественным. Совсем как его отец», — подумал профессор.

На глаза навернулись слезы. Томас… Как же тяжело… Он закрыл глаза, пытаясь выкинуть из головы образ внука, его доверчивое личико. «Я не могу позволить себе сейчас думать о нем. Иначе мне просто не удастся воплотить в жизнь свой безумный план», — Пинсон стиснул зубы.