Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

Салим, который сразился с толедцами на севере и одолел их (хотя армия Толедо численностью превосходила нашу армию и победа далась визирю с большим трудом), великодушно дозволил Сиду возглавить триумфальную процессию. Через несколько дней рыцарь отбыл, нагруженный сокровищами. К счастью, мы никогда больше не виделись с ним, хотя я много слышал о его подвигах. Когда годы спустя он захватил город Валенсию, присоединив его к своему королевству, то приказал сварить живьем в котле городского главу. Это был очередной наглядный урок для его врагов, совсем как избиение наших пленных. Не знаю, самостоятельно он принимал решения об этих зверствах или по результатам общения с вселявшейся в него сущностью, которую он считал Богом…

Во время пребывания Сида в городе ничего примечательного не случилось. Он даже не осерчал, когда таинственным образом пропали несколько его рабынь. Салим отправил на их поиски стражников, но те вернулись ни с чем. Сид просто пожал плечами и махнул на беглянок рукой: к этому моменту ему уже заплатили, и он мог позволить себе купить новых рабынь. Я спросил Паладона, знает ли он что-нибудь о пропавших девушках. Мой друг все решительно отрицал. Впрочем, несколько месяцев спустя он отвел меня в одну таверну в христианском квартале. В этой таверне четверо девушек, чьи головы и лица были сокрыты вуалями, изумительно играли на музыкальных инструментах. Одной из них Паладон оказывал особые знаки внимания. Она играла на флейте, и у нее из-под вуали выбивался локон золотистых волос.

А что же Азиз, Паладон и я? Мы вернулись к нашим занятиям и к нашей обычной жизни. Однако теперь над раем, в котором мы пребывали, будто нависла мрачная тень. Дело не только в том, что мы с Азизом стали отдаляться друг от друга. Главное было в другом: в ходе той войны каждый из нас в каком-то смысле лишился невинности.

«В ходе той войны каждый из нас в каком-то смысле лишился невинности…» — Пинсон оторвал взгляд от книги, подумав, как мало изменилось все за века. Война ведь и поныне обладает необоримой силой менять людей. Профессор покачал головой и улыбнулся, желая скрыть охватившую его печаль. Из-за царившего мрака гигантский собор словно сжался, уменьшившись до размеров маленькой деревенской церквушки. В мерцании свечей лица горожан казались восковыми масками. Они были совершенно бесстрастными, и потому Пинсон не мог понять — читать ему дальше или нет.

Профессор уже давно добился того, чего хотел: Томас крепко спал. Внук продержался дольше других детей — те уснули еще на первых главах. На том месте, когда Саид посоветовал Самуилу стать лекарем, после чего расплескал молоко и рассыпал клубнику, Томас расплылся в улыбке, зевнул и опустил голову на колени Марии. Услышав рассказ о том, как Паладон похитил тюрбан верховного факиха, Томас улыбнулся в полусне и с тех пор спал как убитый.

После того как все дети уснули, Пинсону стало проще — теперь можно было читать все подряд, не пропуская философские рассуждения и рассказы о любовных приключениях. Профессору стало интересно, что думают о книге горожане. Самуил в своей рукописи нарисовал крайне нелицеприятный портрет Сида, тогда как для каждого испанца этот рыцарь был героем, сражавшимся за христианство. Однако если верить Самуилу, то Сид, получается, страдал параноидальной шизофренией. Пинсон был рад, что Самуил решил не опускать описание битвы. Вероятность столкнуться с чем-то крамольным в описании кровавого сражения была невелика, и, судя по ахам и вздохам слушателей, рассказ о бое пришелся им весьма по вкусу. Послышались даже нестройные возгласы: «Буэно! Буэно! [44] Bueno (исп.) — хорошо. Смерть маврам!»

«Интересно, — подумал Пинсон, — неужели они пропустили мимо ушей описание терпимого мавританского общества? Я не имею права смотреть на них свысока», — тут же одернул себя профессор. Он сам вырос в Агва-Верде среди точно такого же простого народа. Эти люди не имели ни малейшего представления о том, что творится за пределами того маленького мирка, в котором они жили. В их краях даже парень из соседней деревни считается чужаком, экстранхера , которому ни за что на свете нельзя доверять. Их представления о Реконкисте тоже были весьма смутными. Нет, в детстве они, конечно, все слышали легенды о войнах мавров и христиан, однако все эти события далекого прошлого не имели в глазах простых людей никакого отношения к тяготам их нынешней жизни. Ну а в легендах мавры неизменно были плохими, а христиане хорошими. Рукопись, которую читал Пинсон, представлялась запертым в соборе людям очередной красивой сказкой, вроде «Песни о Роланде» или романа о приключениях безумца Дон Кихота; одним словом, история, которую рассказывал Самуил, для них ничем не отличалась от других легенд, ходивших по Испании на протяжении многих веков. Слушателям было неважно содержание того, что он им читает. Они находили успокоение в самом звучании его голоса. Пинсон сейчас оказался в роли странствующего сказителя. Профессору стало стыдно за свое снисходительное отношение к сотоварищам. На протяжении сотен лет простые люди терпели гнет церкви, помещиков, мытарей, и потому верили лишь в то, что знали, и в этом черпали мужество.

Пинсон посмотрел на Марию, и та ему ободряюще улыбнулась. Женщина словно прочла его мысли. Сразу за ней, подперев голову рукой, сидела бабушка Хуанита. Перехватив его взгляд, Хуанита улыбнулась:

— Продолжайте, профессор. Эс уна история эрмоса . Чудесная история.

Некоторые тоже загомонили, выражая согласие.

Пинсон был польщен. Откашлявшись, он произнес:

— Итак, мы добрались до третьего раздела. Автор рукописи, Самуил, утверждает, что сейчас речь пойдет о том, как философ узрел свет в пещере, и как скала привела в восхищение эмира.

Профессор увидел, что лица слушателей просияли в радостном предвкушении.

— «В былые, куда более счастливые времена, задолго до того, как мы отправились на войну, нам иногда разрешали по утрам проводить уроки в саду эмира…» — прочитал он.

Люди с напряжением ожидали, что будет дальше. Пинсон пробежал несколько страниц глазами, прикидывая, как их получше перевести. «Ну, давай же, не тяни», — явно читалось в глазах заложников. Неожиданно лица слушателей окаменели. Как по команде головы собравшихся повернулись к витражным окнам, за которыми царил мрак.

Сначала Пинсон недоуменно нахмурился, а потом услышал звук, привлекший внимание остальных, — надсадный свист, который вдруг оборвался, после чего где-то далеко-далеко раздался приглушенный грохот разрыва. Он вспомнил, как однажды приехал на передовую, где Рауль с гордостью показал ему минометную батарею. Ну да, конечно! Он же сам видел, как двое солдат Огаррио тащили на себе по миномету. Потом тишину разорвал треск пулеметной очереди, крики и беспорядочная стрельба из винтовок.