Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

В то время наши вылазки в пещеру были не более чем детскими забавами. Прошло два года, и мы вернулись в Мишкат с войны, стараясь предать забвению болезненные воспоминания, связанные с Сидом. Мне вспомнилось, как поздно вечером накануне битвы мы говорили с Паладоном и Азизом о Братстве Талантов и Паладон вызвался построить нечто такое, что увековечивало бы наш союз. И тогда мне подумалось, что пещера идеально для этого подходит. Воистину, мы сможем превратить ее в Нишу Света, символ Просвещения и всего того, что мы знаем.

Впрочем, прежде чем я поделился своими мыслями с другими, прошло несколько месяцев. Почему так долго? Я никак не мог смириться с тем, что Азиз больше меня не любит.

О, мой Благородный олень! Как печально закончился наш роман. Нет, не ссорой, наши отношения тихо угасли, канув в небытие.

Поначалу все шло как прежде. После праздничных торжеств и чествования победителей Сид уехал, и мы позабыли об армейских буднях, перебравшись из шатров обратно в свои покои. Я помню, как радостно забилось у меня сердце при виде моего сундука с вещами и моих туфель рядом с туфлями Азиза у подножия кровати — точно на том месте, где они стояли всегда. В ту ночь мы дарили себя друг другу, позабыв обо всем на свете.

На следующее утро мы вместе с Паладоном отправились на уроки, а вечером пошли в гости к Айше, которая пришла в восторг, увидев нас целыми и невредимыми. Особенно она радовалась Паладону. Потом, когда она стала играть нам, мы с Азизом присели на давно облюбованную нами кушетку. Однако вместо того, чтобы, как обычно, устроиться поближе ко мне, принц сел подальше. Он вел себя холодно и о чем-то напряженно размышлял.

Сперва я не придал этому значения, решив, что он обдумывает новости, услышанные им от отца за обедом. В награду за героизм, проявленный на поле боя, эмир назначил Азиза помощником главного кади. Визирь очень гордился сыном. Теперь Азизу следовало с головой уйти в учебу, поскольку через год ему предстояло сменить Салима и самому стать главным кади. Это была огромная ответственность. Желая показать, что я готов всячески поддерживать его, я чуть толкнул Азиза локтем и улыбнулся ему, а он мило улыбнулся мне в ответ.

Когда мы вернулись к себе в покои, Азиз так и не заговорил со мной. Рабы погасили лампы и удалились. Принц лежал на своей половине кровати, я — на своей. Я придвинулся к Азизу поближе, но он, сославшись на усталость, повернулся ко мне спиной.

Так продолжалось около месяца. Днем Азиз был любезен и очарователен, однако теперь он не выделял меня своим вниманием, как прежде. Обнимал он меня теперь тоже куда реже. Ночью мы лежали в постели словно супруги, состоящие в браке долгие годы. Никто из нас не смел нарушить молчание. Спали мы оба плохо. В наших покоях царила тягостная тишина.

Однажды вечером, вернувшись из библиотеки, я застал его сидящим на ковре у низенького столика. Беззвучно покачивались занавески. Спальню заливало сияние луны, изумительным образом сочетавшееся со светом мерцающей на легком ветру лампы. Этот серебристо-золотистый свет падал на Азиза, отчего он показался мне похожим на одного из ангелов, наброски которых иногда делал Паладон. Я вспомнил, как впервые увидел его в плодовой роще. «Есть ли на свете кто-нибудь, способный сравниться с ним красотой?» — подумалось мне. Я замер в полумраке, любуясь Азизом. Волосы упали ему на лоб, губы были сжаты, он сосредоточенно изучал какие-то документы. Неожиданно я понял, что он очень устал, и меня захлестнуло волной сострадания к нему. Я тихонько подобрался к нему сзади, положил руки на его плечи и принялся массировать их, как неоднократно делал прежде, чтобы помочь стряхнуть напряжение.

— Перестань, Самуил, не видишь, я занят, — пробормотал он, отмахнувшись от меня.

Тут во мне будто что-то оборвалось. Вне себя от ярости я принялся мерить комнату шагами. Азиз не обращал на меня внимания. Я ударил ногой по сундуку с его вещами. Принц даже не поднял голову. Я обрушился на него с упреками, требуя ответить, в чем я провинился и чем заслужил его холодность. Азиз как ни в чем не бывало продолжал перебирать бумаги, которые принес из дворца.

И тут я вышел из себя. Я швырнул туфлю ему на стол, опрокинув чернильницу и подставку с перьями.

— Скажи мне что-нибудь! — закричал я. — Ты со мной даже не разговариваешь! Мы больше не занимаемся любовью! Ответь мне хотя бы, что я сделал не так? В чем я согрешил перед тобой?

Азиз молча поставил на место чернильницу, собрал со стола перья.

— Не валяй дурака, Самуил, — холодно произнес он, — тебя услышат слуги. Если сплетни о нас дойдут до отца, разразится скандал.

Замолчав, он смежил веки. Когда Азиз открыл глаза, я увидел в их угольно-черной глубине ледяной блеск, которого прежде никогда не замечал — может быть, потому, что принц еще ни разу так не смотрел на меня.

— Тебе следует помнить о положении, которое ты занимаешь в этом доме.

Я не мог поверить своим ушам.

— И что это за положение? — спросил я и сел, надеясь, что мой голос звучит столь же холодно, как и его.

Азиз тяжело вздохнул.

— Ты мне очень нравишься, Самуил. Поверь, это действительно так. Ты честно мне служишь, и я полагаю, что всегда был к тебе милостив и добр.

С тем же успехом он мог ударить меня ногой по лицу. Я медленно встал и, попятившись, с несчастным видом сел на кровать.

— Это ты так пытаешься меня утешить? — с горечью произнес я. — Твой пес тебе тоже очень нравится. К своим лошадям ты тоже добр.

Азиз с досадой потер лоб.

Молчание казалось мне невыносимым.

— Ты говорил, что любишь меня. — У меня предательски защипало в глазах, самообладание окончательно оставило меня, и я громко заплакал. Я заходился от рыданий, сердце мое разрывалось на части. Мне хотелось умереть.

Он медленно встал и подошел к кровати, на которой я сидел. Я думал, что он собирается меня обнять, но принц всего-навсего протянул мне носовой платок.

— Мне нужно время, чтобы подумать, Самуил. Теперь все изменилось. Я занимаю официальную должность. На меня возлагают большие надежды…

— Что? Теперь ты вдруг стал стыдиться, что у тебя в любовниках иудей? — Я шмыгнул носом.

— То, что ты сейчас сказал, было недостойно тебя, — покачал он головой.

Он присел на кровать рядом и взял меня за руку. Несмотря на нежную улыбку, смотрел он на меня отстраненно. Мало-помалу принц постигал столь важное для каждого политика искусство лицемерия и двуличия. Быстро поцеловав меня в лоб, он заговорил, явно стараясь, чтобы его голос звучал ласково и медоточиво:

— Знай, Самуил, я буду всегда признателен тебе. Ты делал все, о чем тебя просил мой отец. Не думаю, что я смог бы справиться с уроками без тебя. Ты помог мне шире взглянуть на мир. Ты многому научил меня. Все, что я от тебя узнал, мне очень пригодится, когда я стану кади. Кроме того, — он провел рукой по моей щеке, — я никогда не забуду о нежности, что ты подарил мне, о твоих стихах и обо всем остальном… Ты… ты был чудесен… Мне было с тобой очень хорошо, — он снова поцеловал меня, но я отдернул голову.