Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

— Я должен был прийти раньше, — глухо ответил я.

— Нет, Самуил. Мы все прекрасно знаем, как тебе тяжело. У тебя во дворце столько важных дел. Бог знает, как тебе удавалось так часто навещать нас. Да, это дорогого стоит, но я не удивлена. Ты всегда был добрым, хорошим мальчиком. Твой отец знал, как сильно ты его любишь. Да и как иначе? А все ваши разговоры с ним об астрологии, снадобьях, делах при дворе, о принце Азизе… Всякий раз, как ты приходил к нам, он будто молодел. А потом, после того как ты уходил, он раз за разом повторял все то, что ты ему рассказывал. Твердил каждому встречному, какой ты молодец, что ты добился всего, о чем он мог только мечтать. Как же он тобой гордился! Попробуй только хоть пол слова худого про тебя сказать! Знаешь, как он на меня накидывался, когда я начинала жаловаться на то, что редко тебя вижу? Но я все-таки мать, я имею право быть немного эгоистичной, — усмехнулась она. — Как-то однажды Илия сказал, что ему надоело слушать рассказы твоего отца о тебе. Он обвинил отца в том, что тот забыл о Священном Писании. Твой родитель схватил пророка за бороду, пинками выпроводил из дома, а следом за дверь выкинул и его посох. Смотрел, как оскорбленный Илия возносится на небо, и кричал ему в спину ругательства. Это было много лет назад. С тех пор пророк ему больше не являлся. Да он был уже больше и не нужен отцу, правильно? Ведь у него был ты.

В ее голосе не было и тени скрытой насмешки. Мама и не думала меня ни в чем упрекать. От ее искренней безграничной любви ко мне у меня заныло сердце. Да, я сдержал данное самому себе обещание регулярно бывать дома и стал проводить с родителями больше времени, чем в былые годы, однако навещал я их все равно не слишком часто. И я не мог простить себя, что, перебравшись в особняк Салима, на долгие годы бросил их. Я так горевал, потеряв отца, что на некоторое время даже забыл об Азизе и перестал интересоваться государственными делами.

Только когда я вышел из покоев Абу, до меня дошел смысл сказанного эмиром. Я вспомнил, что уже видел Ефрема.

Понятия не имею зачем, но он приходил на похороны моего отца. Возможно, его отправил Азиз, чтобы не ходить самому. Мне доводилось слышать о Ефреме, переехавшем в наш город за несколько лет до смерти отца. О Ефреме говорили как об успешном дельце. Знал я и то, что недавно ему удалось правдами и неправдами проникнуть в окружение визиря. Да и как я мог об этом не знать. На базаре только и говорили, что у принца «новый иудей». На поминки Ефрем не остался. После похорон он откланялся, выразив соболезнования и сказав, сколь сильно восхищался моим отцом. Ефрем очаровал мою мать. Спокойный, привлекательный мужчина средних лет, он вдобавок ко всему был, на изумление, сладкоречив. А еще он любил украшения — к пейсам Ефрем повязал синие ленты, украшенные бриллиантами. Потом мать еще и отчитала меня за то, что я, мол, невзрачно одеваюсь, и заявила, что Ефрем больше похож на царедворца, чем я. Я его сразу невзлюбил. Самые опасные льстецы и лизоблюды — это те, кто умеет тщательно скрывать свои честолюбивые помыслы. И вот теперь этот человек, способный столь ловко втираться в доверие, будет давать советы принцу? Мне стало не по себе, но я махнул рукой и выкинул мысли о Ефреме из головы.

В надлежащий срок Азиз и Ефрем объявили о новом бюджете. Это был первый бюджет, составленный с того момента, как Азиз занял должность визиря. Принц всех потряс. Он на четверть сократил налоги, и это при том, что расходная часть выросла в полтора раза. На базаре принцу, как и прежде, пели осанну, но акценты теперь сместились. Народ стал говорить, что отец был Давидом, создателем сильного государства. Сын же его — мудрый не по годам Соломон, и с ним люди сделаются еще богаче.

Азиз сбросил личину кротости. Она ему теперь была без надобности. Его любили, им восхищались, словно он прославленный поэт или бард, а не принц. Памфлеты прославляли его любовные подвиги и перечисляли знаменитых красавиц, которых он соблазнил. По тавернам рассказывали стихи, якобы сложенные Азизом. Однажды я с ужасом узнал собственные вирши, посвященные Азизу, вот только имя и пол адресата в них был изменен.

Один предприимчивый арабский ремесленник, каким-то чудом добыв стих, написанный рукой Азиза, стал воспроизводить его на сервизах, которые ему заказывали на свадьбы и другие памятные события. Таким образом, ему удалось заработать целое состояние. Его конкурент-христианин, не желая отставать, стал делать вазы, украшенные изображением Азиза на соколиной охоте, которые входили в праздничный столовый сервиз. Сервизы шли нарасхват — христианские купцы отрывали их с руками.

Азиз пытался показать, что столь сильная народная любовь его смущает, однако он всегда старался оставаться на виду, желая, чтобы о нем говорили не умолкая. Ему нравилось наслаждаться преимуществами, которое давало его положение. Всякий раз, когда он шел на службу — пешком, как и его отец, — впереди принца вышагивали музыканты, а позади ехала конница в серебряных доспехах, убранство которых он разработал сам. Над принцем несли балдахин, но не мускулистые нубийцы, как это было в случае с его отцом, а красавицы рабыни. Каждый день, когда Азиз шел через базар, процессия собирала толпы зевак. Принц махал рукой людям и, поблескивая огромными глазами, поглядывал на женщин, очаровывая их, как давным-давно околдовал меня в те далекие времена, когда он еще был моим Оленем. Быть может, лишь мы с Паладоном знали, сколь он тщеславен, простой же народ боготворил его за искренность и честность.

Да, в тот момент уже я начал сомневаться в том, что Азиз способен править государством, но, как и большинство горожан, любил его и потому не мог оставаться беспристрастным. Недавние события, связанные с визитом кастильского посольства, вновь пробудили страхи перед войной с христианами, но пока мир ничто не нарушало, и жители нашего эмирата, подобно страусам, предпочли спрятать головы в песок. У нас был юный, красивый, трудолюбивый визирь, следовавший заветам своего отца. Чего нам было опасаться? Мы, не желая смотреть правде в глаза, одурманили себя верой в то, что нашей спокойной жизни ничто не угрожает.

Теперь мы ничем не отличались от жителей других эмиратов Андалусии. Мы стали лотофагами [57] Лотофаги — в древнегреческой мифологии народ, живший на острове и питавшийся плодами лотоса, дававшими забвение тому, кто их отведает. , не желавшими видеть того, что хотел показать нам Салим. Это было особенно печально, памятуя о том, что отец Азиза положил жизнь, стараясь отвести беду, которая была уже готова обрушиться на нас.

Известно, что боги, желая погубить человека, сперва возносят его до поднебесных высей. Чтобы далеко не ходить за примером, достаточно вспомнить Гарун аль-Рашида или Абд ар-Рахмана. Я не мог и подумать в те времена, что недолго нам осталось наслаждаться покоем и роскошью. Я не мог представить, что Мишкат разделит печальную судьбу других государств. Я был слеп, как и другие.