Борис Акунин - Ореховый Будда [litres]

Но какая‑то грубая сила ухватила ее за ноги и потянула книзу. Ката даже закричала от негодования, видя, что свет меркнет и удаляется. От крика вернулось дыхание. Затем истончилась и чернота.

Ката лежала на спине, хлопала глазами. Над ней склонился улыбающийся Симпей.

— Вот тебе и всё умирание, — засмеялся он. — Притом худшая его часть. И чего тут бояться?

— Нечего… — медленно ответила она, садясь. — Я бы прямо сейчас померла.

— Ну и глупо. Вернешься обратно, откуда сбежала — такой же несмышленой, слепой девчонкой. Пройди честно свой Путь — и умирай себе на здоровье.

— Хорошо, — сказала Ката, медленно оглядывая поле, небо, весь серый утренний мир. Она видела всё это словно по‑другому. Как гостья, которая сегодня в этом доме, а завтра пойдет дальше — ин и ладно.

— Снимай копыта. Уже светло, пойдем обычным ходом. И продолжим ученье.

— …Со всеми остальными страхами (а их у тебя, наверно, много) мы поступим того проще. Знаешь, как защититься, если на тебя напала стая собак?

Ката удивилась:

— А разве нам можно защищаться? Мы же буддийцы, у нас ведь этот, как его, канон? Поди, собаку и палкой не треснешь? Она же на Орехового Будду не нападает, значит «исключение» не годится. Так?

— Да, «Канон ненасилия» не разрешает бить живые существа, даже если они на тебя нападают. Но собак и не надо бить. Довольно определить, который меж них вожак, и посмотреть ему в глаза. Животные твари понятливее людей. Если песий начальник увидит, что ты его не боишься, но и ничем ему не угрожаешь — перестанет на тебя кидаться. И остальные собаки тоже оставят тебя в покое. Так же поступи и со своими страхами. Выбери главнейший, посмотри ему в глаза, одержи над ним победу — и менее сильные страхи отпрянут сами… Погоди морщить лоб. Тебе еще рано над этим задумываться. Сначала послушай одну историю. Помнишь, я обещал тебе рассказать про моего Учителя? Он был очень старый, насытившийся Полной Жизнью. Говорил: «Ты мой последний ученик. Помогу тебе подняться по первым ступеням Лестницы и уйду». Его звали Сандзи.

Дедушка надолго замолчал, верно, вспоминая прошлое. Ката терпеливо ждала. Идти по‑обычному было скучновато и очень медленно, будто на карачках ползешь. Но изредка на дороге попадались путники или телеги, шибко не разбегаешься. Дорога вела на юг, в сторону Каргополя. Верст сто до него, не меньше.

— …Под присмотром Сандзи я одолел три первые ступени — не так быстро, как ты, но и без особенной задержки. Однако на четвертой я надолго застрял. Почти у каждого человека от природы есть какой‑то сугубый страх, который сильнее разума и воли. Был такой и у меня. Я с детства, сколько себя помню, ужасно страшился тесноты. Голландцы, среди которых я рос, очень любили крохотные комнатки с низкими потолками, а на ночь ложились в деревянные коробки с занавесками. Для меня это была пытка. Ночью я выбирался наружу и спал на полу, только бы не лежать в темном ящике. Он казался мне похожим на гроб, зарытый глубоко в земле… Как со мной Сандзи ни бился, никак у него не выходило освободить меня от этого страха. Учитель построил решетчатый сундук, сплетенный из веток, с большими зазорами. Сажал меня внутрь, спрашивал: «Страшно?». Я говорил: нет, потому что видел свет. Тогда Сандзи начинал оплетать сундук новыми прутьями — и скоро я уже вопил в голос, бился головой, колотил руками… Страх был сильнее меня. Учитель вздыхал, открывал крышку, выпускал меня наружу.

Симпей покачал головой, словно удивляясь — то ли своей прежней глупости, то ли терпению Учителя.

— Однажды меня разбудили на рассвете. Говорят: «Сандзи ушел». У нас это значит, что старый монах устал жить и попрощался с миром. Уходят все по‑разному, на свой вкус. Но тихо и без крови — это обязательно. И еще — вдали от всех, чтобы не смущать видом своей смерти тех, кто остается жить… Я не опечалился, я знал, что Сандзи давно этого хотел. Но мне стало горько и обидно, что он со мной не попрощался. Значит, разочаровался? Счел безнадежным? Или же, еще хуже, был ко мне безразличен? Я заплакал, а мне сказали: «Иди к Учителю. Он велел привести тебя на могилу». И я узнал, что Сандзи выбрал «уход с колокольчиком». Это когда монаха живым закапывают в тесный склеп, но оставляют отверстие в земле, чтобы проходил воздух. Уходящий лежит там, в темноте и тишине, время от времени позвякивая в колокольчик. Когда звон совсем стихает, это значит, что жизнь закончилась…

Дедушка посмотрел в сторону, на поросший желтыми одуванчиками бугор.

— Я сидел на могиле Учителя и слушал, как он звонит в свой колокольчик. Звон был предназначен мне, он означал: «Видишь, ничего страшного в этом нет. Мне хорошо, я в покое». В первый день колокольчик звонил часто. Во второй редко. На третий стих. Все это время я не поднимался с могилы, не пил, не ел и не спал. Я прощался с Учителем. И к тому времени, когда он перестал со мной разговаривать и ушел, ушел и мой главный страх. А вслед за ним все остальные. С тех пор я боялся только того, чего нужно бояться. Вот каков был мой Учитель.

— Он сделал тебя — тобой, да? — спросила Ката, вытирая слезы.

— Ты ничего не поняла, — рассердился Симпей. — Нет! Он сделал другого — мной. Тот никчемный, трусливый мальчишка — это не я. И ты зря думаешь, что обучаться Четвертой Ступени — это слушать поучительные истории. Так страх не победишь. Ну‑ка отвечай мне по всей правде: чего ты боишься больше всего на свете?

Она уже успела про это подумать — ждала такого вопроса.

— Высоты. Никогда не могла на дерево залезть. Иль на крышу. К обрыву на реке подойти. Погляжу вниз — мамочки, жуть! Помнишь, как Авенир в башне за мужиками пошел, а меня одну оставил? Я думала: пропадаю, к окошку кинулась — больше‑то некуда! Но посмотрела — затряслась. И когда в тебя вцепилась, всё зажмурившись была.

— А я думал, ты меня так крепко обнимаешь от благодарности и любви, — вздохнул Симпей.

— Я тебя тогда еще не полюбила, — честно сказала Ката. — Я в ужасти была.

Дедушка выглядел довольным.

— Очень хорошо. Значит, будем побеждать страх высоты. Скажи, кто не боится высоты?

— Не знаю… Птицы.

— Правильно. Тот, кто умеет летать и не падать. Где бы нам полетать‑то?..

Он заоборачивался по сторонам. Ката хлопала глазами — шутки что ли шутит?

— Обрыв на реке, говоришь… — бормотал Учитель. — Это нам подошло бы, только где его взять? Эх, на Пинеге надо было, там обрывы хороши. Ладно, поищем. Чего-чего, а воды тут вокруг много…

…И дальше они пошли чудно́. Чуть где виднелась вода — река ли, озеро ли — Симпей сворачивал с дороги. Если был обрывистый берег, рассматривал его, иногда спускался вниз и проверял, глубоко иль нет. Но всё ему было не так. Ворчал, что либо обрыв не такой, либо под ним мелко. Возвращались на дорогу, шли дальше.