Борис Акунин - Ореховый Будда [litres]

— Здесь живет барсук, — сказал Симпей, — но я попросил его пустить нас пожить. Запах не очень приятный, зато кров над головой. И мягко — я нарвал травы.

Ката так устала, что на запах ей было плевать. Она упала и сразу уснула.

— Вставай, — растолкал ее дед на рассвете. — Я сделал тебе ходули. Еды не получишь, пока не пробежишь на них сто шагов.

Ката встала на жерди, покачалась на них — и грохнулась. Если б вчера не научилась падать, сломала бы себе хребтину, а так только охнула.

— Постой на одной, — велел учитель. — На одной! Второй не опирайся!

Она покачалась-покачалась, сызнова бухнулась.

Симпей уселся завтракать, а Ката пыхтела — обвыкалась стоять на левой ноге, потом на правой. Очень тянуло живот — со вчерашнего утра ни крошки не ела, но это были пустяки.

К полудню деревяшки стали, как продолжение собственных ног. На них можно было уже ходить.

Еду — несколько сухарей, морковину, пару каких‑то противных, но полезных для хары (леший знает, что это такое) корешков — она заслужила только к закату. Но зато вечером, уже под звездами, первый раз пробежалась по полю — быстро, со свистом ветра в ушах.

— Завтра полетишь, — пообещал Симпей.

И они залегли в дупло. Ката опять спала бревном — так умаялась.

На третий день с утра она училась бегать на ходулях с крыльями. Сначала — просто держать ровно, не перекашивать. Потом чуть-чуть приподнимать спереди, чтоб мешковину подпирал воздух.

— Длиннее прыгай, длиннее! — покрикивал дед, несшийся рядом.

Приподнятые, крылья помогали удлиннять скачки. Ката ухала, ей нравилось.

Но первый разбег к обрыву кончился плохо. Она оттолкнулась ногой от края, на хорошей скорости, но крыльев ровно не удержала и с великим плеском сверзлась в воду.

Плохо, что мешковина намокла. Пришлось потом час сушить на костре.

Так же стыдно завершилась и вторая попытка, и третья, и четвертая. На пятый раз Ката тоже чуть не упала, но удержала-таки крылья, выровнялась и понеслась над озером, совсем низко. Улетела недалеко, задела воду ногами, окунулась, но это была победа.

Потом, на берегу, от нетерпения не сидела у костра, а стояла, все время щупая лён — не просох ли уже.

— Аааа! Лечуууу! — несся над озером Катин крик малое время спустя.

Она то опускалась к самой воде, то поднималась ввысь, откуда дедушка казался не боле мыши.

Вон оно каково — птицей летать! Легко, воздушно, свободно!

В конце концов рухнула-таки в воду, но это уже было неважно.

Учитель сказал:

— Хватит. Высоты перестала бояться, и ладно. А развлекаться без смысла — это не по‑монашески. Сушись — и спать. Завтра продолжим путь. Будет пятая ступень. Она легкая и тоже тебе понравится.

Ночью Ката улеглась так, чтоб из дупла было видно небо. Нынче оно всё разбрызгалось звездами. Раньше, бывало, глядела на них, и замирало сердце от той холодной, недостижимой высоты, с которой они взирают на землю, а сейчас сказала себе: подумаешь — высота. Ежели можно взлететь над озером, так, верно, и к звездам тоже?

Смотрел в небо и Учитель, но, как скоро выяснилось, думал совсем про другое.

— Чем старее становлюсь, тем меньше во мне любопытства к жизни и тем больше любопытства к смерти. Когда-нибудь, если мой Путь окажется гладким, первое любопытство совсем вытеснится вторым, и я с охотой уйду. Но куда? Кем или чем станешь, когда завершишь круг перерождений? Что такое — слиться с Буддой? Может быть, праведник, чья душа вырвалась на волю, превращается в звезду? Не души ли былых праведников сияют нам сверху? Не оттого ли людям так отрадно смотреть на звезды?

Ката подумала про это и спросила:

— А вдруг помрешь, а там ничего нет, одна пустота?

— Что бояться пустоты тому, кто поклоняется пустому Будде? — ответил вопросом на вопрос Учитель.

И Ката стала думать про пустоту, но ничего путного не надумала, а уснула.

Ей приснилось, что дуб, в котором она лежит, мелко задрожал, потом затрясся сильней и вдруг оторвался от земли. Это было нисколечки не страшно, а наоборот восхитительно.

Поглядела вниз — увидела быстро уменьшающееся серебряное зеркало Плесецкого озера, меховую шкуру леса, серое полотно поля.

Подняла глаза — навстречу неслись, увеличиваясь и ярко блестя, звезды.

Снова глянула назад — как там земля? Но ни озера, ни леса, ни поля уже не было. Вместо них сиял огромный голубой шар. В кабинете у князя Василия Васильевича стоял Земной Глоб — точь‑в‑точь такой же. Ката засмеялась во сне от удовольствия.

После трехдневного сидения на озере, где девочка одолела свой худший страх, а заодно научилась искусству хаябасири , движение по Пути ускорилось. Путники теперь спали мало, часа по два, днем, а в темноте, с заката до рассвета, неслись на ходулях, успевая пробежать за короткую майскую ночь два десятка ри. В светлое же время не торопились. Неспешно шли по дороге, беседуя, а то лежали в траве. Симпэй попросил ученицу почитать ему книгу, написанную крошечными буквами.

Покойного князя занимали вещи, не казавшиеся монаху важными: как строить государство, как им править, какие устанавливать законы, как ладить с сопредельными странами. Но не имеет значение, чему посвящает свою жизнь человек и что именно он считает своим Путем. Тропинок, ведущих к Будде, бессчетное множество. Иногда со стороны кажется, что кто‑то занимается сущей ерундой — например, пускает цветы из разноцветного дыма или пишет на бумаге придуманные истории про придуманных людей, но если это делается с полной самоотдачей и истинным стремлением к совершенству, то и это — Путь, в конце которого ожидает Будда.

— «…Открылась мне простая истина, какую, однако ж, не постигли и не свершили величайшие из земных государей, коих всемерно восславляет гиштория, — читала Ката‑тян своим ясным, звонким голосом. — Цель государствоустроения не в том, чтоб державу трепетали соседи, а чтобы процветали граждане, ибо душа, не придавленная к земле нуждою и приниженностью, склонна смотреть ввысь, расти и сама становиться выше, а разве не в том главнейший долг государя перед Богом, чтобы делать своих подданных лучше и их жизнь достойнее?»

— Я вижу, твой господин ехал по Пути на Великой Телеге, — одобрительно молвил Симпэй. — Это очень трудный Путь.

— На какой еще телеге? — удивилась девочка. — Не ездил он на телегах. У него коляска была, лаковая, с предивной резьбой.