Борис Акунин - Ореховый Будда [litres]

Ката‑тян как встала, разряженная, перед самым большим зеркалом, так долго не могла отойти, всё поворачивалась. Камзол на ней был лазоревый с серебром, жилет — звездная парча, порты синь-бархат.

— Это не я, — говорила она. — Это волшебный королевич!

И постукивала по полу то одним каблуком, то другим, любуясь, как переливаются чудесные пряжки. Потом упала на перины, полуутонув в них, задрыгала ногами.

— Мне нравится пятая ступень! Одежа трудная, но ради красы можно и потерпеть.

— Это ошибочное представление, свойственное поверхностным жителям Европы, — стал объяснять Симпэй. — Истинная Красота всегда естественна и проста, она как воздух или родниковая вода…

Девочка не слушала. Ей понимать такое было еще не по возрасту.

А через некое время в будуар деликатно постучался хозяин — известить, что обед накрыт.

Вышли в столовую.

Посуда показалась Симпэю грубоватой: ни фарфора, ни серебра, да и мода на скатерти с салфетами до Каргополя еще не дошла, но снедь была по здешним меркам самая изысканная — белые булки, разного засола икры, стерлядки с сигами, соленья-копченья, сахарные фрукты, варенья. Мясного Симпэй велел не подавать — монахам убоину есть нельзя.

— Выпей мальвазеи, — сказал он, наливая в бокал янтарного вина. — Немножко опьянеть хорошо. Вино дает отдых уму и выпускает на волю дух. Нужно ведь иногда баловать и их.

Два гостиничных мужика с кряхтением внесли узорчатый лаковый ящик на ножках — клавикорды. Следом вошли два человека с не по‑русски тощими лицами. Один с поклоном сел к инструменту, другой вскинул к подбородку скрипку.

Заиграли.

От сладкой музыки у девочки увлажнились глаза. В руке замер недопитый бокал.

А Симпэй свой осушил до дна и с удовольствием ощутил, как затуманивается рассудок. Вина он не пил много лет, со времен морского плавания, где без этого было невозможно.

Хорошо!

Захотелось быть щедрым, говорить о приятном, и он не стал противиться.

— До Петербурга остается полдороги. Хватит нам идти пешком. Обвыкайся на пятой ступени. Наймем карету, дней за шесть домчим. В столице тоже поселимся в австерии — пока не сыщется добрый корабль до Амстердама. Возьмем хорошую каюту. Потом, на пути из Голландии в Нагасаки, еще хлебнешь лиха. Нам ведь с тобой наниматься в команду. Меня возьмут боцманом или боцманским помощником, тебя юнгой. И наголодаешься, и наломаешься. Прикармливай свою лошадку, пока можно…

Открылась дверь — должно быть, принесли новых кушаний. Симпэй сидел к двери спиной, девочка — лицом, и лицо это, до сего мига мягко-улыбчатое, вдруг словно одеревенело. Глаза уставились в одну точку, рот приоткрылся.

— Так и есть, — сказал чей‑то резкий, торжествующий голос. — Она! Ишь, вырядилась!

Обернувшись, Симпэй увидел стоящего на пороге фискала Ванейкина — как всегда, в черном камзоле, черной шляпе, черном плаще. Высокие ботфорты забрызганы грязью. Клювастое желтое лицо в глубоких морщинах скалилось улыбкой. За спиной у фискала синели мундиры солдат Преображенского указа.

Бешеный взгляд переместился на Симпэя.

— Никак Буданов? — еще шире оскалился опасный человек (очень, очень опасный — волоски на шее у Симпэя встали дыбом). — Беглый толмач? А я‑то думаю, что это с девкой за татарин? В монастыре сказывали… Выходит, не татарин — японец. Эвона как дело оборачивается! Кучеряво!

Оказывается, не только Симпэй знал Ванейкина — фискал тоже примечал скромного переводчика Посольской канцелярии. Должно быть, видал в Преображенском приказе и узнал от кого‑то, что японец… Ишь, взгляд разгорелся! Уже придумывает, как сочинить заговор. Опальный правитель с воровскими записками, пропавший толмач — самый смак для допросного дела. Тут можно такую канитель заплести — будут от начальства и хвалы, и награды.

— Что изумляешься? — засмеялся Ванейкин, сильно собою довольный. — Не возьмешь в толк, как я вас выловил? Просто. Когда узнал, что девку, переодетую парнем, кинуло из Соялы в Сийский монастырь и что с нею вроде был какой‑то косоглазый — понял, что идете вы на юг, а значит, не минуете Каргополя. Тут, на воеводском подворье, вас и ждал. Велел доглядывать татарина с конопатым парнем. Вот вы и явились, голуби. Эй, в железа обоих!

Вошли двое солдат. Кандалы у них были уже наготове.

Симпэй безропотно подставил руки, на них замкнулись оковы. Но у Каты кисти были слишком тонки, и ей просто стянули запястья веревкой.

Пока всё это длилось, Симпэй стоял с закрытыми глазами, сосредоточенный на одной-единственной заботе: поскорей изгнать из головы хмель. Тот не поддавался, цеплялся за мысли, путал их. Лишь во дворе, глотнув свежего майского воздуха, монах почувствовал, что вновь начинает овладевать внутренней силой.

У ворот ждала телега, запряженная парой лошадей. Там же был привязан вороной конь Ванейкина.

— Глаз не спускать! Особливо с толмача! — приказал фискал, вскакивая в седло.

Солдаты сели один спереди, на облучке, второй сзади. Пленников поместили между собой.

— Где книжка? — шепнула девочка. — Не сыскали они?

Она была бледна, но от страха не дрожала. Все‑таки уже пройдены четыре ступени.

Симпэй покачал головой. Ванейкин так обрадовался своей удаче, что забыл про обыск. Заветная книга, причина всех несчастий, осталась в мешке. Потом‑то фискал, конечно, вспомнил бы. Но это потом…

— Скажу «Хо!» — прыгай из телеги, — тоже шепотом велел Симпэй.

Они уже съехали с берега на первый понтон.

— Зачем? Куда мы с моста денемся? В воду прыгнем? — удивилась девочка. — Так выловят. Если не потонем, без рук‑то…

— Не спорь с Учителем! — оборвал ее Симпэй.

Вообще‑то это было неправильно. С учителем можно и нужно спорить, но он сейчас был очень сердит на себя из‑за оплошки с хмелем.

— Как спрыгнешь — сразу зажми уши. Покрепче.

Хорошо, что у нее руки связаны спереди, а не сзади.

— Тихо сидеть! — замахнулся задний преображенец прикладом мушкетона. — Будете шушукать, стукну!

Повозка была уже на середине Онеги.

— Хо! — негромко произнес Симпэй и перекатился через борт телеги на дощатый настил. С другой стороны соскочила Ката.

Убедившись, что она зажала уши, Симпэй издал хисодзуэ — особенный свист, от которого лопаются глиняные чашки, падают в обморок неподготовленные люди и взбешиваются животные.

Конь фискала заржал, вскинулся на дыбы, пошел на задних ногах боком, проломил ограду и бухнулся вместе с седоком в воду. Упряжная пара с бешеным храпом рванулась вперед, нелепо бросаясь то вправо, то влево. Пристяжная не удержалась на краю, сорвалась в реку, утянув за собой коренника. Туда же, в майский бурливый поток, ухнула и телега с преображенцами.