Борис Акунин - Ореховый Будда [litres]

— Эй! — Симпэй дернул ученицу за рукав. — Очнись. Слишком сильно седьмой ступенью не увлекайся, не то запутаешься в снах и свернешь себе шею.

— Что это? Где мы? — спросила Ката, с удивлением глядя на островную крепость, на реку, на скопище людей и телег. — Тут что, базар?

— Здесь начинается государева дорога на Санкт-Петербург, пускают на нее не всех и не просто так.

— А нас пустят? Ух ты, остров! Острог! Не деревянный, каменный! Что это, а? — затараторила девочка, окончательно приходя в себя. — Гляди, сколько кирпичей! — показала она на одну, другую, третью кирпичную груду. — А строить вроде ничего не строят. Зачем тогда кирпичи?

— Ученик не должен задавать вопросы так быстро и в таком количестве, — терпеливо сказал Симпэй. — Главное же — не задавать следующий вопрос, не получив ответа на предыдущий.

И стал объяснять, по порядку.

— В новой столице дозволяется бывать не всем. Се город парадный, чистый, красивый, по коему приплывающие из Европы судят обо всей русской державе. Потому нищим оборванцам вроде нас с тобой путь туда заказан, не то европейцы подумают, будто в России есть нищие. Каждый подданный, прибывающий в Санкт-Петербург должен быть видом опрятен, ликом брит и в немецком платье. Государю угодно, чтобы иностранцы видели русских такими. Однако ж приличного вида для пропуска мало. Ежели человек следует не с казенной бумагой, а по приватной, сиречь частной надобности, должно внести свою лепту в строительство сего небывалого на Руси града.

Симпэй сам не заметил, что перешел со своей обычной манеры говорить на приказную, будто вновь стал санкт-петербургским обывателем Артемием Будановым.

— Когда я покинул столицу, платой за пропуск был саженец липы либо тополя — вдоль наиглавнейших улиц высаживали деревья, по голландскому образцу. Должно быть, уже высадили и придумали нечто иное. Про что еще ты спрашивала?

Вспомнил: про остров.

— Се крепость, стерегущая вход в реку Неву. Шлиссельбург, он же Нотебург, он же Орешек. Тому двенадцать лет, состоя в походной канцелярии его царского величества, я наблюдал здесь впечатляющую картину — как множество душ разом покинули сей мир и отправились дальше по кругу перерождения: храбрые, не свернувшие с Пути Воина — вперед и вверх, малодушные — назад и вниз.

— А? — не поняла Ката.

— Здесь заперлись четыре сотни шведов. Их окружила тридцатикратно бо́льшая русская армия, но шведы не подумали сдаться, и пролилось много крови. У нас в Японии уже сто лет никто ни с кем не воюет, и я никогда прежде не видал, как одни воины перед лицом смерти преодолевают свой страх, а другие не могут. Ведь неважно, за что бьется воин — важно, чтобы он до конца оставался воином…

Он зажмурился, вспоминая незабываемую картину: плывущие сквозь дым лодки с солдатами, вздымающаяся от ядер вода, крики, грохот выстрелов, разлет кровавых тряпок. Определенно на свете живет слишком много людей, если можно так легко и обильно разбрасываться их жизнями…

Кто‑то толкнул Симпэя в плечо, и глаза пришлось открыть.

В грудь ему упирался кирпич. Это было удивительно.

Незнакомец с лицом человека, не нашедшего и даже не ищущего Пути, сказал:

— Покупай у меня, татарин. По гривеннику. Дешевле не сыщешь.

— Зачем мне кирпич, уважаемый? — спросил Симпэй, заподозрив, что это странное предложение ему приснилось.

— Ты в Питер? Ныне указ: кто пеший — неси на государево строительство по кирпичу, конный — по два, а с воза или телеги — по четыре. Иначе застава не пропустит.

Торговец кирпичами показал вдаль, где дорогу перекрывал черно-белый шлагбаум.

— Вас двое — значит, двадцать копеечек. Берете али как?

В разговор вступила Ката.

— Гривенник за кирпич? Креста на тебе нет! У нас на Пинеге церковь клали, так кирпичи были по полтине воз!

Мужик засмеялся.

— Так ступай в Волхов, где кирпичный завод. Купи там задешево. Восемьдесят верст в одну сторону, да столько ж обратно. — И махнул рукой. — А что с вами, нищетой, толковать. Вашего брата всё одно не пропустят.

И пошел дальше, покрикивая:

— Кому кирпич легкий, бурой глины! Кому кирпич легкий, бурой глины!

Таких предприимчивых вокруг было порядком. Одни торговали прямо с телег, другие выгрузились на землю. Коммерция шла бойко — в столицу нужно было многим.

Человек в хорошем кафтане синего сукна, стриженный в кружок, по‑русски, но со свежеобритым лицом, стоял перед кирпичной грудой, ругался.

— И всё‑то у нас так! Нужно государю стольный город строить — понятно. Поставили казенный кирпичный завод в Волхове, где глины хорошие. Ладно. Лепи, вези, строй. Так нет же, везти не везут, а своим людишкам на перепродажу отдают! На всём нужно уворовать! По десяти копеек кирпич, это сколько ж они на каждой телеге берут? Рубля по три, по четыре? Шутка ли? Я на честной торговле столько не выручу.

И показал на воз с бочками.

— Что у тебя за товар, уважаемый? — спросил Симпэй.

— Пиво варю. С Горголы я. У нас там ручьи сладкие, нигде таких нет. Вожу в Питер, отдаю кабатчикам по шестьдесят копеек бочка. Прошлый месяц ехал — караульным на заставе гривенничком поклонился за недокуку, и весь расход. А ныне плати сорок копеек за четыре кирпича. Ох, денег жалко…

Пошел себе дальше.

— А ты, дедушка, все наши деньги выкинул, — укорила Ката. — Не на что два кирпича купить. Одеты опять же хуже пугал огородных. Что делать‑то будем?

— Я про это заранее не думал. Путь сам подскажет. Придет сатори , озарение, и всё само разрешится. — Симпэй сел в сторонке, уперся руками в колени. — Нужно лишь терпение и правильный настрой души.

— Ладно, ты посиди пока, — молвила ученица, морща лоб с родинкой. — Попробую‑ка я вот что…

Побежала за пивоваром, а Симпэй стал ждать сатори . Глаза закрыл, но нет‑нет, да поглядывал — что это такое вздумала попробовать Ката‑тян?

Девочка ходила за синим кафтаном, что‑то ему втолковывала. Кафтан сначала от нее отмахивался, гнал. Потом остановился, стал слушать. Поспрашивал о чем‑то, почесал затылок, кивнул. Вдвоем они подошли к ближней телеге с кирпичом.

Симпэю стало любопытно, а любопытство — не то душевное состояние, в котором к человеку может прийти сатори . Потому встал, подошел.

— …Весь день простоишь тут, а то и два иль три, по десяти копеек‑то продавать, — говорила Ката кирпичному торговцу. — А мы у тя всё разом по восьми копеек возьмем. И поедешь себе. Хошь — гуляй, хошь новые кирпичи вези. Деньги‑то вот они.

Пивовар позвенел серебром.

— А нет — другому предложим, — сказала Ката.

Торг завершился быстро. Ударили по рукам.