Бернард Корнуэлл - Меч Королей

Сорок человек налегали на длинные весла, еще двадцать скрючились между скамьями и на носовой площадке. Все в кольчугах и с оружием, правда, копья, топоры и мечи гребцов грудой лежали в центре корабля вперемешку со щитами. Мы с Финаном стояли на короткой палубе кормчего.

— Может, позже поднимется ветер? — предположил Финан.

— А может, и нет, — проворчал я.

Финану не нравилось в море, он никогда не понимал моей любви к кораблям, и в тот день составил мне компанию только из-за надежды на драку.

— Кто бы ни убил Хаггара, наверняка он уже давно скрылся, — ворчал он, пока мы покидали гавань.

— Наверняка, — согласился я.

— Тогда мы просто теряем время.

— Скорее всего, — снова согласился я. Спирхафок качнулся на длинных угрюмых волнах, заставив Финана ухватиться за борт, чтобы устоять на ногах.

— Садись, — сказал я ему, — выпей эля.

Мы гребли навстречу восходящему солнцу. Потеплело, с запада подул ветерок, достаточный, чтобы поднять парус, и парус с волчьей головой надулся. Гребцы блаженно отдыхали, пока Спирхафок разрезал ленивые волны. Земля скрылась в дымке позади нас. Около островов Фарнеа нам повстречалось несколько рыбацких лодок, но как только мы вышли в открытое море, возникло ощущение, что мы одни во всем мире: ни мачт, ни кораблей. Большую часть времени я позволял рулевому веслу свободно болтаться: корабль медленно нес нас на восток, ветра едва хватало, чтобы надувать тяжелый парус. Солнце взбиралось всё выше, большая часть моих людей задремала.

Время грез. Я подумал, что именно таким и был Ги́ннунгагап — пустое пространство между льдами Нифльхейма и пеклом Муспельхейма, бездна, из которой возник мир. Мы плыли по серо-голубой пустыне, мои мысли медленно дрейфовали. Финан спал. Парус время от времени провисал, а затем с гулким хлопком надувался. Только мягкое колыхание следа за кормой свидетельствовало, что мы движемся.

И в этой безмятежности я размышлял о королях и смерти, потому что Эдуард еще был жив. Эдуард, называвший себя Anglorum Saxonum Rex — король англов и саксов. Король Уэссекса, Мерсии и Восточной Англии пока был жив. Он болел и выздоравливал, снова болел, потом донесся слух, что он умирает, но пока еще жив, а я поклялся убить двоих, когда Эдуард умрет. Я дал это обещание и не знал, как его сдержать.

Потому что для этого мне придется оставить Нортумбрию и отправиться в сердце Уэссекса, где я — Утред Язычник, Утред Безбожник, Утред Предатель, Утред Повелитель демонов, а чаще всего меня называли Утредэрв — Утред Нечестивый. В Уэссексе у меня могущественные враги и мало друзей, поэтому передо мной открываются три пути. Я мог вторгнуться с небольшим отрядом, который неизбежно разобьют, мог отправиться с горсткой людей, рискуя, что меня раскроют, или мог нарушить клятву. Два первых пути приведут меня к гибели, а третий – к позору клятвопреступника. Того, кто не сдержал слово.

Моя жена Эдит точно знала, как мне поступить.

— Нарушь клятву, — язвительно сказала она. Мы лежали в нашей спальне позади главного зала Беббанбурга. Я задумчиво рассматривал черные от дыма и темноты балки и ничего не ответил. — Пусть поубивают друг друга, — продолжила она. — Это ссора южан, не наша. Мы здесь в безопасности. — И она была права, в Беббанбурге мы в безопасности, но ее требование все равно рассердило меня. Боги видят наши обеты, и нарушить их означает навлечь на себя их гнев. — Ты умрешь из-за глупой клятвы? — Эдит тоже разозлилась. — Ты этого хочешь?

Я хотел жить, но жить, не запятнав свою честь клятвопреступлением.

Спирхафок отвлек меня от дилеммы, и, встрепенувшись от свежего ветра, я схватил рулевое весло и ощутил дрожь воды, проходящую через длинную ясеневую рукоять. Хотя бы этот выбор был прост. Чужаки убили моих людей, и мы плыли по покрытому рябью морю, сверкавшему мириадами солнечных зайчиков. Плыли, чтобы отомстить.

— Мы еще не дома? — спросил Финан.

— Думал, ты спишь.

— Дремлю. — Финан заворчал, поднялся и огляделся. — Там корабль.

— Где?

— Вон там, — он показал на север. Из всех, кого я знаю, Финан обладает самыми острым зрением. Он, может, и старел вместе со мной, но его зрение ничуть не ухудшилось. — Только мачта, паруса нет.

Я уставился в дымку, но ничего не видел. Потом мне показался, будто в бледном небе что-то мелькнуло: словно кто-то чиркнул углем. Мачта? Я потерял ее из виду, снова разглядел и повернул корабль на север. Парус возмущенно хлопал, пока мы не выбрали канаты по правому борту, и ветер снова не накренил Спирхафок. За бортом громче забурлила вода. Пробужденные внезапно ожившим кораблем воины зашевелились и обернулись в сторону далекого корабля.

— На нем нет паруса, — повторил Финан.

— Он идет против ветра, — сказал я. — Значит, они гребут. Вероятно, торговец. — Не успел я договорить, как крошечная отметина на туманном горизонте исчезла, сменившись развернутым парусом. Я наблюдал за кораблем. Большой квадратный парус увидеть было гораздо легче, чем мачту. — Поворачивают к нам, — сказал я.

— Это Банамадр, — сказал Финан.

Я рассмеялся.

— Ты гадаешь.

— Ничего я не гадаю, — возразил Финан. — У него на парусе орёл, это Эгиль.

— Неужели ты его видишь?

— А ты нет?

Мы плыли навстречу друг другу, и через несколько мгновений я сумел ясно различить выбеленный известью верхний пояс обшивки, четко выделяющийся на фоне более темного корпуса. Я также разглядел парящего черного орла на парусе и орлиную голову на высоком носу. Финан оказался прав — это Банамадр, корабль Эгиля.

Банамадр приблизился, я опустил парус, и Спирхафок закачался на волнах. Это дало Эгилю знак, что он может подойти к борту, и его корабль повернул к нам. Он был меньше моего, но такой же хищный — охотник фризской постройки, которым Эгиль гордился, потому что, как и большинство норвежцев, чувствовал себя счастливым только в море. Нос Банамадра вздымал белую пену, корабль продолжал поворот, огромный рей спустили вниз, команда свернула парус и развернула длинный рей от носа к корме. Затем корабль скользнул к нашему правому борту, безупречно выполнив маневр. С носа Банамадра бросили канат, второй летел ко мне с кормы, Эгиль крикнул команде вывесить парусину или тряпки через светлый верхний пояс обшивки, чтобы корабли не столкнулись и не потерлись, потом ухмыльнулся мне.

— Ты занят тут тем, чем я думаю?

— Ага, напрасно теряю время, — крикнул я в ответ.

— Может, и нет.

— А ты?

— Ищу сволочей, захвативших твои корабли, конечно же. Можно подняться к тебе на борт?

— Давай!

Эгиль помедлил, оценивая волны, потом прыгнул. Норвежец, язычник, поэт, моряк и воитель. Высокий, как и я, с распущенными светлыми волосами, выбритым и острым, как нос драккара, подбородком, глубоко посаженными глазами, хищным носом и постоянно смеющимися губами. Мужчины охотно следовали за ним, а женщины еще охотнее. Я знал его всего год, но успел полюбить и начал доверять. Он годился мне в сыновья и привел семьдесят норвежских воинов, которые поклялись мне в верности в обмен на землю на южном берегу Туида.