Лана Паршина - Смерть Гитлера

Лана связалась с ним несколько недель назад, после нашего посещения ФСБ. Перед уходом с Лубянки мы обратились за советом к Дмитрию, нашему «дежурному офицеру» российских спецслужб. Как попасть в военный архив? Не подскажет ли он, к кому там можно обратиться? Или, может быть, даст номер телефона? «Разбирайтесь сами», – это все, что он предложил нам. «Мы не имеем никакого отношения к военным, здесь ФСБ. Вы ошиблись адресом». Кто это сказал, что русские не подозрительны? «Ну зачем вам так нужно тратить свое время на военные архивы?»

По старой репортерской привычке я не стал выдавать всю имеющуюся у меня информацию. Особенно видному сотруднику ФСБ. А вдруг он вмешается, чтобы заблокировать нам доступ к военным досье? Ведь это по совету, полученному в ГА РФ, Государственном архиве Российской Федерации, мы так стремимся проникнуть в архивы российской армии. «Если вы хотите получить больше информации по Гюнше, отправляйтесь туда», – посоветовала нам Дина Николаевна, архивист без возраста и хранитель черепа Гитлера. «Нам это нужно, чтобы просмотреть учетные карточки французов, взятых в плен Красной армией в 1945 году». Импровизация – искусство хрупкое. Дмитрий никак не отреагировал на мое объяснение. Прощаясь с нами, он проводил нас до выхода, если быть точным, до кромки тротуара, обрамляющего здание.

Военный архив. Эпитет «военный» вызвал у нас с Ланой новый приступ тревоги, и даже отчаяния. Есть ли такое российское учреждение, которое было бы настолько против общения с иностранными журналистами, как ФСБ? Да есть, и это армия. Как же тогда нам, Лане с ее двойным, российским и американским, гражданством, и мне, с моим французским, проникнуть в эти архивы? Как это ни странно прозвучит, это оказалось не таким уж и сложным. Мать подруги Ланы, историк по профессии, работала некогда в Российском государственном военном архиве. Правда, сейчас она на пенсии, но сохранила хорошие отношения с нынешним руководством учреждения. Именно она подсказала Лане имя Владимира Коротаева.

Уже при первом телефонном разговоре Владимир дал согласие. Он не ставил никаких условий, не требовал никаких специальных разрешений от официальных органов. Он не стал докладывать о нашей просьбе ни Кремлю, ни своему начальству. «Просто скажите мне, что вы ищете по Третьему рейху, – спросил он. – Гитлер? Опять Гитлер?»

Тон заместителя директора сразу изменился. Лана была настойчива. Она модулировала интонации своего голоса, делая их то вкрадчивыми, то умоляющими. В конце концов, он сухо ответил: «Мне нужно один-два дня. Дайте мне время, чтобы найти нужные папки». Сорок восемь часов спустя Владимир перезвонил Лане, он нашел, все. Можно назначать встречу. На следующей неделе. К концу рабочего дня, около 17 часов. В Москве государственные учреждения заканчивают работу рано. К 17 часам большинство российских чиновников уже покидают свои кабинеты. Столь поздняя встреча не могла быть случайностью. Владимир хотел быть уверен, что нам никто не помешает в помещении архивов. Что он будет один.

Уже минуло 17 часов, прошла еще четверть часа, а наше такси намертво сковано в пробке на Патриаршем мосту, в самом центре города. Водитель уже потерял надежду выбраться из нее и подключил к прикуривателю видеоплеер. Перед нашими глазами – образцы клипов местного поп-арта, где девушки в шортах энергично покачивают бедрами. Такие заторы делают Москву невозможной для жизни, возмущенно повторяет Лана. Время безлюдных московских бульваров прошло с тех пор, как Россия поддалась зову сирен либерализма. Старенькие «лады» и другие советские «волги» уступили место дешевым азиатским автомобилям и потоку шикарных лимузинов и громоздких европейских внедорожников.

Как долго еще добираться до учреждения, где нас ждет Владимир? – «Около часа, – отвечает водитель, постукивая пальцем по навигатору. – Может, чуть меньше, а может, чуть больше…» Мокрый снег, обычный для конца русской зимы, мягко налипает на стекла машины, что еще больше усугубляет наше скверное настроение.

Простите, тысячу раз простите нас. Я усердно повторяю по-русски слова, которым Лана пытается научить меня. Я хочу научиться произносить их правильно и внятно, чтобы вскоре сказать Владимиру. Время перевалило за 18 часов. Здание Российского государственного военного архива в типичном социал-коммунистическом стиле с бетонными стенами и непроницаемыми окнами в мрачном отдаленном районе города. Здание пусто. Или кажется таким. Снаружи не видно света на всех десяти этажах. Только первый этаж еще освещен.

Тяжелая дверь вестибюля захлопывается за нами с устрашающим грохотом. Мраморные плиты серо-бурого цвета покрывают пол холла, создавая впечатление заброшенного церковного нефа. От всего этого веет холодом. Наше шумное появление имеет свой положительный эффект: из-за внушительной деревянной будки, перегораживающей проход к лестнице, высовывается голова. Голова принадлежит женщине в униформе. Вахтерша встает из-за стойки медленно, так, как если бы каждое усилие давалось ей с мучительным трудом. Ее, пусть даже молчаливое, присутствие согревает нам душу. Оно доказывает, что здание не заброшено со времен падения Советского Союза. Хотя весь его «винтажный» интерьер мог бы говорить об обратном.

Как, к примеру, этот пластмассовый оранжево-коричневый телефон или эти часы из оргстекла со стрелками в форме мечей. Предметы коммунистической эпохи, которые до сих пор присутствуют в помещениях различных ведомств. Часы правильно показывают время, а телефон работает. Что и доказывает вахтерша прямо на наших глазах. «Двое. Да, их двое. Нет, пропустить их не могу. Вы должны сами прийти за ними. Да, да. Они ждут». Звонок был коротким. Женщина-охранник осторожно вешает старую телефонную трубку и делает нам знак подождать.

«Простите, Владимир, простите нас. Нам очень неудобно». Вот только понял ли он мою ломаную речь, отдаленно напоминающую русскую? Заместитель директора Российского государственного военного архива пришел минут через десять после звонка. Пришел с расстроенным видом. В ответ на все наши извинения он лишь хмуро и скупо улыбался, а потом развернулся и двинулся обратно к лестнице, откуда и пришел. Лана подтолкнула меня в спину, делая знак следовать за ним. «Все в порядке, – прошептала мне она. – Он не в пальто. Это значит, что он не собирается пока уходить». Дело Гюнше, невозможно! Дневник Геббельса, почему бы и нет, а вот Гюнше, конечно, нет. Владимир твердо говорит, что и речи не может быть о том, чтобы просмотреть личное дело эсэсовца Отто Гюнше.

И все же оно здесь, перед нами. Владимир вынул его из стеллажей, где оно хранится, и подготовил специально для нашей встречи. Он открыл его, показал нам несколько подлинных фотографий того времени – и больше ничего. Или почти. И вот тут вмешался счастливый случай, чудесное провидение. Замдиректора резко встал и попросил нас извинить его. «Пойду поищу в одном из наших хранилищ. Вернусь минут через десять. Ждите меня здесь…» Мы смотрели ему вслед, не говоря ни слова. Потом Лана улыбнулась и сказала: «Давай!»