Джон Норвич - Краткая история Франции [litres]

Ровно так же было, когда известие о падении Эдессы и огонь речей святого Бернарда воспламенили Европу и привели к нелепому бедствию, каким стал Второй крестовый поход. Любому бесстрастному наблюдателю, европейскому или левантийскому, следившему за развитием событий в те последние пятнадцать лет, захват Иерусалима должен был казаться неизбежным. На мусульманской стороне неуклонно поднимался талантливый военачальник Саладин, который поклялся вернуть Священный город своим единоверцам; а на христианской – ничего, кроме печального зрелища трех оставшихся государств крестоносцев (Иерусалимское королевство, Антиохийское княжество и графство Триполи), управляемых посредственностями и раздираемых изнутри борьбой за власть. К тому же в течение ключевого периода правления Саладина ситуацию в Иерусалиме дополнительно отягощало ухудшение здоровья короля Балдуина IV, который страдал проказой. Вступая на престол в 1174 г. тринадцати лет от роду, он уже был болен и двенадцать лет спустя умер. Неудивительно, что Балдуин IV не оставил потомков. И в тот момент, когда для спасения королевства требовалось мудрое и решительное руководство, корона Иерусалима перешла к восьмилетнему племяннику Балдуина.

Смерть нового малолетнего короля Балдуина V, при всей неприятности самого события, могла бы предоставить шанс Иерусалимскому королевству найти настоящего вождя, но возможностью не воспользовались, и трон перешел к отчиму мальчика – Ги де Лузиньяну, человеку слабому, капризному, настолько несостоятельному, что большинство соотечественников питало к нему справедливое презрение. Иерусалим соответственно находился на грани гражданской войны, когда в мае 1187 г. Саладин объявил свой давно ожидаемый джихад и, перейдя реку Иордан, вторгся на территорию франков. При командовании жалкого Ги поражение христиан было неизбежно. 3 июля он повел армию (самую большую в истории Иерусалимского королевства) через галилейские горы на Тиверию, которую осадил Саладин. После долгого дневного перехода в самый знойный сезон года христианам пришлось устраивать ночлег на безводном плато. На следующий день у небольшой горы с двумя вершинами под названием Рога Хаттина их, изнуренных жарой и страдающих от жажды, окружила и разбила наголову мусульманская армия.

Сарацинам осталось только одну за другой зачищать изолированные христианские крепости. Тиверия пала через день после Хаттина, за ней последовала Акра, потом не устояли Наблус, Яффа, Сидон и Бейрут. Развернувшись на юг, Саладин взял штурмом Аскалон, а Газа сдалась без боя. Теперь он был готов к сражению за Иерусалим. Защитники города героически оборонялись двенадцать дней, но 2 октября, когда мусульмане уже пробили стены, они поняли, что конец близок. Правитель Иерусалима Балиан II Ибелин (король Ги попал в плен у Хаттина) лично отправился к Саладину обговорить условия сдачи города.

Саладин не отличался ни кровожадностью, ни мстительностью. После некоторого обсуждения он согласился, что каждый христианин в Иерусалиме может спасти себя, уплатив соответствующий выкуп. Из 20 000 бедных, которые не располагали необходимыми деньгами, 7000 были освобождены за счет средств разных органов христианских властей. Армия победителя вступила в город, и впервые за восемьдесят восемь лет, в годовщину того самого дня, когда Пророк во сне вознесся из Иерусалима в рай, зеленые знамена затрепетали над Храмовой горой, откуда его забрали, а священный отпечаток ноги Пророка снова вынесли для поклонения правоверных.

Везде соблюдался порядок. В отличие от событий, последовавших после захвата города крестоносцами, не происходило ни кровопролитий, ни грабежей. 13 000 жителей, за которых не смогли заплатить, остались в городе; однако брат и заместитель Саладина аль-Адиль попросил подарить ему тысячу рабов в качестве награды за службу и сразу даровал им свободу. Еще семьсот человек были подарены патриарху Иерусалима, и еще пятьсот – Балиану. Затем и сам Саладин в порыве благородства освободил всех стариков, всех мужей, чьи жены были выкуплены, и, наконец, всех вдов и детей. В итоге лишь немногие оказались в плену. Уже не в первый раз Саладин проявил великодушие, которым вскоре прославился и на Востоке, и на Западе [21] В 1183 г., осадив крепость Керак во время свадьбы наследника владельца крепости Онфруа де Торона с Изабеллой Иерусалимской, Саладин выяснил, в какой башне находятся покои молодоженов, и приказал солдатам не обстреливать их. , но никогда раньше он не делал этого в таком впечатляющем масштабе. Здесь был явлен пример рыцарства, который не пройдет даром для грядущего Крестового похода.

Недавно избранный папа римский Григорий VIII не терял времени, призывая христианский мир принять крест, и в середине лета 1190 г. Филипп II Август и Ричард Львиное Сердце, сын и преемник Генриха II, привели свои армии на встречу в Везле – наверное, в сложившихся обстоятельствах выбор места был не самым удачным. Монархи решили выступить в поход вместе, не столько из приятельских отношений, сколько потому, что не доверяли друг другу ни на йоту; и верно, не существовало на свете более непохожих людей, чем они. Королю Франции было всего двадцать пять лет, но он уже стал вдовцом [22] Его первая жена Изабелла де Эно умерла в родах за несколько месяцев до описываемых событий. , и ничего в его облике, кроме копны непослушных волос, не говорило о молодости. И прежде не красавец, теперь он ослеп на один глаз, и его лицо потеряло симметричность. Десять лет на французском троне дали ему мудрость и опыт, необычные для столь молодого человека, но также развили в нем постоянную подозрительность и научили скрывать свои мысли и чувства под маской молчаливой печали. Хотя на поле брани он проявлял достаточную отвагу, считается, что ему не хватало элементарной смелости. В обществе он был удивительно необаятельным. Однако под непривлекательной внешностью скрывался проницательный ум в сочетании с острым чувством моральной и политической ответственности короля. Недооценивать Филиппа II Августа было легко, но неразумно.

Надо полагать, что он не мог без зависти смотреть на своего собрата-короля. Ричард стал преемником отца на троне всего год назад. В тридцать три года он находился в самом расцвете. Несмотря на то что здоровье его нередко подводило, могучее телосложение и неуемная энергия создавали впечатление, что этот человек не знает, что такое болезнь. Привлекательная наружность Ричарда была общеизвестна, способность командовать тоже, а о его храбрости уже ходили легенды по двум континентам. От матери Алиеноры он унаследовал пуатьескую любовь к литературе и поэзии, и многим людям, наверное, он казался каким-то прекрасным героем из столь любимых Ричардом эпических поэм трубадуров. Лишь одного элемента не хватало, чтобы закончить эту картину: как бы сладко Ричард ни пел о радостях и страданиях любви, за ним не тянулся шлейф из соблазненных или отвергнутых девиц. Однако если его пристрастия и были направлены в другую сторону, они никогда не наносили ощутимого вреда его блестящей репутации, сияющей, как нагрудник, который оставался с ним до последнего дня жизни.