Олег Суворов - Орден Казановы

Великий князь Александр Михайлович закончил свой монолог и, улыбаясь, посмотрел на Гурского, который слушал его с весьма мрачной физиономией, а теперь тяжело вздохнул, пожал плечами и пробормотал:

— Весёленькая перспектива!

— Вы со мной не согласны?

— А как можно убедиться в вашей правоте, пока мы все не очутились на улицах разных европейских городов?

— Вы очаровательный собеседник, дорогой Макар Александрович, — заявил великий князь, затягиваясь сигарой и с искренней симпатией глядя на своего собеседника. Беседовать с вами — одно удовольствие, хотя сама тема нашей беседы — сплошная головная боль.

Разговор происходил в дворцовой библиотеке, в окружении огромных, до самого потолка, стеллажей с книгами на основных европейских языках. В своё время великий князь предпочёл службе в гвардии, традиционной для членов императорской фамилии, морской флот и тогда же начал собирать посвящённую ему библиотеку. Теперь она состояла из почти двадцати тысяч томов и считалась самой полной военно-морской библиотекой в мире [24] Впоследствии большевики превратили княжеский дворец в клуб коммунистической молодёжи. Из-за неисправности дымоходов там возник пожар и вся эта уникальная библиотека сгорела. .

Александр Михайлович являл собой точную копию своего царственного племянника Николая II, только выглядел чуть постарше да и ростом был повыше. Гурский явился во дворец великого князя по его любезному приглашению, имея при этом и личную просьбу, однако поначалу, как и всегда во время их встреч, разговор сипел о политике, породни продолжительный монолог его высочества.

— Я давно понял, — после небольшой паузы продолжал Александр Михайлович, — что верховное руководство империи не в состоянии предотвратить надвигающуюся бурю. Скажу вам по секрету, Макар Александрович, но во время злосчастной войны с Японией мне дважды удалось отговаривать государя не посылать эскадру адмирала Рожественского на верную гибель. К сожалению, он в третий раз передумал и разразилась позорная Цусима, после которой, по моему глубокому убеждению, ему следовало бы подписать отречение в пользу одного из более способных родственников.

— Вы полагаете, что государь не способен к управлению державой? — осторожно поинтересовался Гурский, стряхивая пепел с собственной сигары.

— Да он и сам так полагает! — последовал неожиданный ответ. — Во всяком случае, сразу после смерти отца он бросился в мои объятия, со слезами на глазах восклицая: «Сандро, что мне делать? Что будет со всеми нами и с Россией? Я не готов быть царём! Я никогда не хотел им стать! Я ничего не понимаю в правлении!» От себя могу добавить, что он ничего не понимает и в людях, поскольку в большинстве случаев назначает их на высшие государственные посты не за деловые и умственные качества, а за единственный талант вроде собачьей преданности или самого бессмысленного патриотизма. Знаете, что мне заявил тот же Рожественский незадолго до отплытия злополучной эскадры? Он, дескать, отдаёт себе полный отчёт в том, что не имеет ни малейшего шанса победить японцев, но это ничуть не отменяет его готовности немедленно отправиться в Порт-Артур.

— И что же вы ему на это сказали?

— Что Россия вправе ожидать от своих военачальников чего-нибудь более существенного, чем готовность пойти ко дну с развевающимся Андреевским флагом и под марш «Прощание славянки»! Итакой тип с психологией самоубийцы командовал Балтийской эскадрой!

Сам Александр Михайлович проявил себя в той войне наилучшим образом. В феврале 1904 года по просьбе своего царственного племянника он взялся за организацию так называемой крейсерской войны. Для этого он создал пиратскую эскадру, вооружив несколько гражданских пароходов крупнокалиберной артиллерией и посадив на них экипажи из опытных военных моряков. И первый же рейд в Красное море оказался крайне успешен — русским морякам удалось захватить караван из двенадцати судов, нагруженных огнестрельными боеприпасами и направлявшихся в Японию. Но дальше произошло нечто вопиющее: Лондон и Берлин засыпали Санкт-Петербург телеграммами, протестующими против «небывалого акта пиратства, способного вызвать международные осложнения», как вы разился германский император Вильгельм II.

И напрасно Александр Михайлович отчаянно доказывал своему племяннику и его министрам, что великая держава имеет полное право перехватывать контрабанду, адресованную её противнику, и что война — это не обмен любезностями между дипломатическими канцеляриями. Николай II приказал освободить задержанные суда и распустить эскадру.

— А генерал Трепов чего стоит! — продолжал горячиться великий князь. — Помните, знаменитый анекдот, случившийся во время похорон самого благородного и несчастного из наших государей?

Макар Александрович кивнул, поскольку в своё время об этом анекдоте знал весь Петербург. Когда гроб императора Александра II вынесли из Казанского собора, погребальная процессия двинулась через Литейный мост и Петропавловский собор. Вдоль всего Невского проспекта стояло войсковое оцепление. Заметив приближение катафалка, один молодой ротмистр громко скомандовал своему эскадрону: «Смирно! Голову направо, смотри веселей!» И этот лихой болван впоследствии стал генерал-губернатором Санкт-Петербурга!

— Впрочем, — не унимался великий князь, — наслушавшись всевозможных славословий в свой адрес, которых было особенно много в сей год празднования юбилея династии, государь окончательно утратил критический взгляд на существующий порядок вещей, доверяясь теперь даже не советам родственников, а такому дикому проходимцу, как Распутин!

— Но что же делать?

— Как что? Если нет возможности уповать на мудрость земных владык, остаётся уповать на владыку небесного! О, мне известно, что вы человек нерелигиозный, да и сам я не слишком высоко ценю нашу Православную церковь из-за её мрачных обрядов и весьма нахрапистого клерикализма. На всю жизнь я запомнил тот случай, когда меня, двенадцатилетнего подростка, привели в Иверскую часовню, чтобы приложиться к чудотворной иконе. Эта процедура считалась и до сих пор считается священным долгом каждого члена императорской фамилии, проезжающего через Москву. Множество народу, тяжёлый запах свечей, громкий голос дьякона — во всём этом было так мало святости и так много самого мрачного язычества, что мне показалось невозможным, чтобы Господь Бог захотел посетить столь ужасное место. А после целования мощей у меня к тому же ужасно разболелась голова. Я до сих пор полагаю, что нельзя почитать Господа так же, как это делали наши полудикие предки!

— Совершенно согласен с вашим высочеством.