Юрий Сумный - Хазарский пленник

Хорош подарок, усмехнулся Владимир. И деваться некуда.

Чемак провёл дружинников в отдельную комнатку, пристроенную к конюшне, войти можно и со двора, и с конюшни, где оставалось много места, десяток лошадей разместить проще простого. Но сейчас в дальнем углу скопилось сено, остатки, не израсходованные за зиму, а на стене висели ненужные хомуты, шлеи и требующая починки упряжь.

— Чем не горенка? — спросил он. Оглядел помещение, похлопал ладонью по лавке, протянувшейся вдоль стены, кивнул в сторону оконца, закрытого ставней. — Похолодает — прикройте. А по-разумному, надо печь строить. Часто здесь ночевать доведётся. Дело-то молодое.

Он усмехнулся, поглядел на воинов, не желавших обсуждать молодость и нравы князя, и добавил:

— В доме места полно. Но кто ж пустит друга, когда жёнка ластится?

Дружинники не принимали хазарина как равного, отделывались неопределённым хмыканьем, ждали, что уйдёт. Тот понял, развернулся и с порога сообщил:

— Так я тоже здесь обитаю. Вон дверь, в каморе приютился. Будет нужда, стучите. А печь, погодите, сделаем. До зимы обещаю... доживём до зимы, хоробры?

Ушёл.

Воины обошли помещение, привычно обживая место под крышей, поделили лавки, уступая право сторожевать старшому, легли, не решаясь раздеться.

— Добро, — обронил старший. — Покараулю. Спите. Повечеряли, можно и отдохнуть.

Помолчали, обдумывая скопившиеся впечатления.

— Молод, — сказал один из воинов, разглядывая свод, скрытый темнотой. — Девка чужая. Что ему, своих мало?

— Да-а...

— Девки умеют замутить.

— Что там девка! — подал голос старший, только что открывавший дверь, чтоб оглядеть двор. — Хазары, вот что худо. А и судить негоже. Отдали хазарам! Глеб отдал, как вора! Не диво, что привёл рать. Молод, да не прост! Киева хочет, власти хочет.

— А кто ж не хочет...

— Точно! Претич жаловался, разорят молодые город, всё разорят.

— Ну, вы языки придержите. Полоцк взял? Взял. А Претич? Смог бы також? Ждал бы лета, разговоры говорил...

Так, переговариваясь, они успокоились, а вскоре и задремали. Лишь старший отгонял усталость, встряхивался, выходил во двор, приглядывался к темноте, слыша то ночной ветер, то далёкий скрип ставен, то возгласы девки, сумевшей привлечь князя, явившейся в Киев, понятно не зря. Не зря. Знает кошка...

Утром, до завтрака, Рахиль попросила Владимира, прижимаясь к нагой груди жаркими губами, пунцовыми, как перезревшая вишня:

— Владимир, помоги Чемаку. Он так добр ко мне, помоги ему.

— Помочь? Чем? — Он приподнялся и заглянул в её лицо. Рахиль ответила, безмятежно глядя ему в глаза:

— Не знаю. Он говорил, что есть такие листы, вместо папируса и пергамента, хочет торговать. Сам покажет. Это дорогой товар. На нём хранят все счета, пишут послания правителям. Помоги ему, Владимир, он добрый человек.

— Ну, поглядим, поглядим. Кормить будешь, хозяйка? Сейчас кликну воинов.

Вернувшись на княжеский двор, Владимир познакомился с казначеем Марком, писцом, которого подобрал Глеб, и тот долго рассказывал князю про дань, мито, возможные доходы, быстро складывая числа, чем приводил правителя в замешательство. Савелий поддакивал, уже вник в дела.

— Погоди. Куда спешишь? — остановил писца Владимир. — Я не поспеваю за тобой, говори толком, сколько серебра есть? Сколько можно тратить?

— На что? — спросил писец, чем-то похожий на унылого грача, присевшего на голой ветке. В его глазах виднелось крепко укоренившееся чувство тоски, привык к постоянной нехватке средств и подозрениям.

— Вот, дом присмотрели, слыхал?

— Да, да, — кивнул грач. — Недорого просили.

И назвал цену.

Владимир переспросил, оглянувшись на Крутка.

— Сколько? Да ты не спутал?

— Если б... — пожал плечами Марк. — Уже и задаток уплачен, хазаре сказывали, великий князь всё покроет.

Владимир расстался с нахохлившимся писцом и поманил друга:

— Бери. Не пригодился.

На ладони лежал серебряный перстенёк для зазнобы, всё ещё не встреченной Крутобором.

— Лучше своей подаришь.

Тот принял подарок и молча спрятал, понимая, каково сейчас другу.

— Знаешь, я этому ловкачу ещё должен помочь! Он добрый человек! — невесело рассмеялся князь, повторяя слова Рахили.

— Добры они, как же, — скривился Крутко. — Смотри, князь, как бы их доброта нас не пустила по миру. Нехорошие глаза у этого Чемака. Он как бы присматривается, ищет слабое место. Нехорошие...

Но заняться спешными делами, как собирались, друзья не смогли. В княжеские покои вошёл Претич, расталкивая дружинников, вяло придерживающих воеводу.

— С поклоном к тебе, князь! — озорно улыбаясь, сказал Претич, но заметно, что весёлость деланная. — Прими горемыку, выслушай, будь добр.

— Говори, — спокойно ответил Владимир, не найдя другого решения. Он и сам собирался встретиться с воеводой, но позднее.

— Нет, не бойся, князь. Серебра просить не стану. Мне богатство ни к чему! Хотя и служил твоему отцу, да и земле нашей честно! Не стану и обиды считать, вы молоды, потому могу простить с лёгкой душой. Не стану и учить тебя миру да лагоде, хотя с городом свариться не дело. Думаешь, привёл хазар и покорил Киев? На-кося! — Он вскинул руку с кукишем.

— Отчего же, — вклинился Владимир. — Подскажи уж нам, глупым, как помирить овец с волками? Как угодить Византии и Атилю? Как поладить с воеводами, вот вроде Бруса, и киевлянами? Как?

Претич на мгновенье сбился с загодя подготовленной речи. Он не боек на язык, потому и теряется.

— Зря смеёшься, Владимир. Зря. Без мира с цехами, с нашими мастеровыми, с купцами, не усидишь. А мира не будет, покуда ты сам не припадёшь к ногам истинного бога, к ногам спасителя Христа! Кто в бога верует, легко примирится с ворогами, легко поймёт ближнего. Ибо на всё есть мудрость бога. Не человеков, погрязших в суете, корысти!

Владимир подошёл ближе к воеводе, пытаясь понять, трезв ли? Что за словами?

— Так это и есть твоя просьба? — недоверчиво спросил он.

— Да, — твёрдо ответил Претич. — Прими бога истинного! Владимир! Город станет тебе родной вотчиной! А если веру в Христа, спасителя нашего, по всей земле пронесёшь, на веки возвеличишься, выше любого правителя!

— Да будет, Претич, будет кряхтеть! — отмахнулся Крутко. — Князю всё едино, кому ты бьёшь поклоны. Аминем-то квашню не замесишь!

— Потому и тычетесь как слепые, что бога от идола отличить не способны.

— Нет, не потому, — ответил Владимир серьёзно. — Вера вопрос не простой. Не скрою, иная вера сподручней людям, но не буду навязывать того силой! Каждый волен верить в своего бога.

— Волен?! — вскричал Претич. Он стоял, распираемый гневом, едва сдерживая чувства, повторяя отрывисто, невнятно: — Волен! Никогда не быть единству! Без веры! Никогда не быть! Глупцы! Никогда вам...