Юрий Сумный - Хазарский пленник

— Нечего ждать. Горбань, отыщи тех, кто с ним дружен. Спроси, не затевают ли по наущению? И тихо, чтоб никто не ведал. Ты понял меня? Да поищи вторую саблю, подарок Рогволду. Кто взял — вор. Знали, что ищем, да утаили.

Он вспомнил слова пленника и покрутил головой:

— Я грабитель, видал? А на кого мне опереться? Если киевляне на свадьбе затевают кровопролитие! И он ещё честен, ибо против хазар! С них-то хоть какая польза, а с него? Ну, посечём наёмников, начнём войну, а Русь так и не собрали! Будем одноруко отбиваться?! Вон, лежит однорукий, много навоевал?

Сплюнув, князь вышел из конюшни, оставляя в темноте Горбаня да его помощника. Мешок с инструментами не пригодился, как и умение дознавателя.

А ночевал князь киевский в пустой опочивальне. Молодая супруга не дождалась, не желала видеть после столь скверной свадьбы. Но не тому огорчался молодой правитель. Утром предстояло выступать, обстоятельства вынуждали. А лагеря, корма, оружие, обозы ещё не готовы. Вновь всё делалось в спешке. И эта торопливость могла привести к самым нежеланным последствиям. Да и время стало слишком дорого, ведь Византия, узнав о жене хазарке, навсегда вычеркнет князя киевского из списков друзей, занеся во враги. Скоро появится Ярополк, если верить всезнайке Калокиру.

Царь Болгарии Борис, вечный противник Византии, умер. Умер в постели! Надо б радоваться, праздновать и веселиться, поход удался, войско не понесло серьёзных потерь, хворые и свалившиеся от желтухи не в счёт, в каждом походе случаются болезни. Но Цимисхий не рад. Спокойно принимает восторги стратига Романа, нисколько не воодушевляясь добычей.

Как сложилось, так сложилось. Значит, судьба.

Нет, ложь, всё это удобные доводы, всё это оболочка, а внутри истина. Он знает, отчего сгинул болгарин, знает. Ярый враг сломлен не силой армии, не в сражениях и честных поединках, а повержен ворожбой. И Цимисхию ведомо имя колдуньи, наславшей смертную слабость, — Анастасия Феофания. Разве нет?

Ревность? Неужто он не может простить жене превосходства, признает её всесилие и оттого зол? Нет, суть не в стремлении быть выше, первенствовать в семье, в делах, нет. Можно признать, помощь пришлась кстати. Армия измотана войнами, арабы не дают ни дня передышки, а конца вражды нет.

Хорошо, что поход завершился легко, без потерь, без крови. Принёс казне какое-то золото, позволил погасить старые долги перед легионерами.

Но суть от этого не меняется. Анастасия сильна ворожбой, колдовством, собственной волей, и страшно именно её всевластие. Сейчас она помогла, а кто станет следующей жертвой? Да, вот она, разгадка скверного настроения. К чему хитрить? Он любит эту светлоокую стерву, привязался к ней, пропитался её запахами, с тоской вспоминает голос. А она?

— Выпей чашу, Иоанн! — кричит Склир, приглашая императора к трапезе. Соратники стоят под навесом, где хозяин постоялого двора торопливо протирает длинный стол, проклиная мух, а те назойливо вьются над потным мужиком и особо жадно привечают пропитанную жиром тряпицу.

— Хватит елозить! — командует Роман. — Неси вина, да похолоднее.

— Мне воды! — спешит добавить Иоанн, не желая пить хмельного. Так оно мудрее, в пределах Византии ему не следует напиваться, все свары с Анастасией начинаются из-за вина.

Воины садятся у стола, охрана занимает двор, поит лошадей, болтает с местными, перемигиваясь с девицами — это, верно, дочери хозяина. Мужик с Карпат? Крыша крыта мелким тёсом, наличники окон украшены резьбой, всюду приметны детали древнего искусства, и топор в углу двора с длинной, старательно отделанной рукоятью. А вино несут его сыновья? Отрок с кувшином уже здесь. Сметлив, хоть император стоит за спиной друзей, подносит первую чашу ему, ожидая, пока утолит жажду.

Иоанн принял холодную глиняную чашу, пригубил вино и удержался, не стал пить до дна, решил всё же дождаться воды. Надо во всём проявлять твёрдость. Сказано, воды — значит, воды. На губах хрустнул песок или пыль. Отвернулся, сплюнул, вино гадкое, это тебе не в царских покоях, здесь нет виночерпия, нет верной прислуги, знающей его пристрастия.

Отрок подал кувшин на стол и метнулся к дому. Спешит за водой? Или примется подавать мясо, оливки, хлеб?

— Скажу кратко, — поднимая чашу, произнёс Варда Склир, — побольше бы таких походов. Будем здоровы и доживём до старости!

Он успел выпить половину, но поперхнулся и недовольно отодвинул чашу, пытаясь разглядеть вино. Гримасничая, словно в чашу попал волос, смешно шевеля губами, стратиг воскликнул:

— Да что это за пойло?

И тут во дворе раздались крики телохранителей. Донеслись — топот копыт, брань, испуганный писк, обычная суета, каковая частенько случается в походах. Похоже, кто-то из воинов прижал девку в амбаре, за домом, и уже звенит сталь, уже кричат мужчины и вот-вот разгорится нелепая стычка.

Пришлось покинуть стол и поспешить на задворки.

Выбежали. Глянули. И оторопели.

В двух шагах от амбара, в поле, телохранитель держит лошадь. Рядом на грядке, на свежих всходах колючего лука, тело отрока. Мёртвое. Не шевелится. Стрела в горле, и кровь уже теряет напор.

Хозяин стоит сам не свой. Держит кувшин с вином и высокую пирамиду чашек. Но глаза его совершенно пусты, как будто не его сына убили. Такое известно, человек не может постигнуть глубину горя. Не решается верить в неисправимое?

— Что тут? — спросил Роман Лакапин, самый старый среди вояк, любимец столичной знати.

— Да вот... — разводит руками воин. — Схватил коня, кинулся стремглав. Кричу, не слышит. Пришлось...

Ну, оно ясно, что пришлось. Стрела догнала. Тельце худое, шейка тонкая. Положил с одного выстрела. И карать не за что, телохранитель на то и поставлен, чтоб чужие не творили непонятного. Не своевольничали. Телохранитель как пёс — видит бегущего, кидается вслед. Думать и гадать некогда.

— Твой? — Роман повернулся к хозяину, едва удерживающему чашки. Стоять на оседающей рыхлой земле трудно.

— Мой? Думал, ваш! Спешил помочь, поднести. Только ныне и появился...

Роман вскинул брови и повернулся к Иоанну. А тот уже хлопнул Склира по спине и закричал пронзительно и злобно, чего никто не ожидал, хотя все и готовы к неприятному.

— Рвотного ему! Молока! Воды чистой, горячей! Много! Чего стали, прочь отсюда...

Слуги засуетились, воины отступили, а соратники наконец поняли. Даже до горячих очумелых голов, перегретых походным солнцем, дошло — отравитель!