Юрий Сумный - Хазарский пленник

«Говорят, что если лекарство положить на стол, оно теряет силу.

Прикосновение к волосам в 17-й и 29-й дни луны охраняет их от выпадения и от головной боли.

Деревенский обычай запрещает женщинам во время прогулок по дорогам крутить веретено и даже нести его незавёрнутым, так как это препятствует осуществлению всяких надежд, и особенно на урожай».

Веретено и урожай? Как могут быть связаны куски дерева с колосящейся нивой? Сколько труда и пота проливает крестьянин, орудуя сохой, и всё пропадёт, едва колдунья принесёт веретено?

Глупость. Что за странные выдумки?

А не странны ли наши верования? Кто-то сказал, что жил проповедник и называл себя сыном бога, смущая народ и упрекая священников в лицемерии. Его настигли слуги священников, побили, распяли, и вот мы веруем, что стали бессмертны. Отчего? Какая связь между наказанием пророка и нашим будущим? Как может человек, пусть чистый помыслами, дать жизнь вечную всем — даже тем, кто ещё не родился?

Вера строится на желании, никакой логики нет, есть абсурдность, но мы верим, ибо так нам хочется. И точно так же я пытаюсь списать на несчастную Анастасию свою хворобу, вспоминаю голубей. При чём тут голуби?

Цимисхий поднялся, шумно рыгнул и поморщился. Даже свежая пища приводит к болям в желудке, живот пучит, и он вынужден избегать друзей, валяться как прокажённый в комнате, таращиться в серое окно, выдумывая причины болезни. А есть ли они? Старость? Вроде рано. В его годы наливаются силой, полнеют, приобретая величавую осанку, а он? Похудел, пролежал более месяца в затхлом помещении, десятки раз промывал кишки и всё никак не вернёт живительной энергии.

Дела. Он забросил дела. Грядущие войны и восстания кажутся совершенно несерьёзными, поскольку сегодня допекает боль в желудке. Она — центр жизни, скорбной, мучительной, лишённой радости, но всё же именно она!

Делами занимается Василий, порфиророжденный. Он император, и его право власти никто не отнимет, стоит Цимисхию сойти в мир теней, и братья — Василий и Константин — снова воспрянут. Василевсы натворят!

А с чего это он должен сойти в мир мёртвых? Что за глупые страхи? Да ещё накануне свары.

Близятся выборы патриарха, ведь Полиевкт совсем дряхл. Помутился разумом и почти не показывается в соборе. Кто-то говорил, что старик не способен связать и двух слов, мычит о каком-то проклятье, всюду видит козни. Надо менять патриарха. Без достойного священника церковь не устоит. И так потеряно слишком много.

Иоанн выпил воды, прислушиваясь к ощущениям, провожая каждый глоток мысленным взором, словно его внимание помогало жидкости занять надлежащее место, миновать язву, грызущую нутро.

Да, потеряно Иерусалимское патриаршество, арабы захватили город. Потеряно и второе, не менее крупное владение — Александрийское. И скоро враги займут третье — Антиохию. Всё полито кровью. Всё ждёт его воли и его сильной руки. А что может больной?

Вчера он совершил подвиг, выбрался в город, нанёс несколько визитов и, смущая приближённых урчанием в желудке, потребовал отдать место патриарха своему родственнику, Михаилу.

Нелегко править разбитой империей, особенно когда у тебя дрожат ноги и пот катится на лён нижней рубашки, словно ты совершил переход с тяжким снаряжением на горбу. Михаил. Да, Михаил! Нужно настоять, чтоб патриархом стал свой. Ни к чему игры с записками, даже ребёнок поймёт, что обычай выбирать втёмную, из трёх имён, брошенных на алтарь Софии, давно стал формальностью. Выберут нужную церковникам, а не ему — настоящему хозяину земли.

Ибо он хозяин. Он, а не владыки церкви. Слова о святости привлекает забитых крестьян, но реально отстоять власть может только армия, только сила. Он — эта сила.

Рассмеявшись сквозь зубы, Цимисхий отвернулся от окна.

Надо во всём проявлять силу. Только силу! Слабость — это тело без панциря, место, куда можно ударить, куда непременно ткнут ножом измены те же церковники или соперники из числа полководцев. Варда Склир ещё верен, а кто бы мог выступить против? Варда правит Востоком и держит огромную армию на границах. Если нужно, за три дня подтянет отряд конницы, за десять приведёт тысячи. Нет, Склир друг, Склир не предаст. Искать измену нужно в другом месте.

Измену? Снова вернулись мысли об отравлении? Кто мог желать злого? Кто?

Он вышел из комнаты и направился к потайной лестнице, что выводит в пристроенную голубятню под самой крышей. Давно не заглядывал к любимцам Анастасии. Интересно, что с ними? Остался ли хоть один?

Память услужливо подсказывает: там поругался с друнгарием, здесь не удержал язык, горячо отозвался о жадности паракимомена Василия, побочного сына Романа Лакапина, в чьих руках оседали доходы огромных областей. А ведь верно сказано, мы проливаем кровь, а кто-то гребёт налоги, забывая о казне. Не зря Василий, на протяжении десятилетий любимец общества, всюду принят как друг. Его пиры вызывают восторг, роскошь и специально приготовленные изысканные кушанья долго обсуждаются знатью.

При мысли о пище снова замутило, и Цимисхий поспешил избавиться от воспоминаний, утешая себя тем, что не зря повсюду расставлены его лазутчики. Доверенные люди есть и в доме Василия. Если кто и задумает тёмное против императора, донесут. Каждый желает выслужиться. Донесут даже ранее преступления, в том немалая трудность, ругать болтунов опасно, перестанут наушничать, а принимать на веру слова завистника глупо. Эдак можно лишиться всех друзей, подозревать всегда найдётся причина.

Скрипнула створка узкой двери, ссохлось дерево, осело. Давно никто не поднимался сюда.

Огляделся. Темно. Сквозь щели капает вода, но помещение ещё не разрушилось. Только входить противно. Жаль пачкать сапоги с мягкими загнутыми носками. Всюду помёт голубей, там сухой, у оконца слизкий. Перья, ссохшиеся кучки пыли, мёртвые птицы, от которых остались одни крылья, напоминающие пучки лучины. Паутина с лёгким пухом качается от сквозняка, дверь стукнула за спиной, ветер пошёл гулять по лестнице. Иоанн шагнул к щели, у которой сидело несколько птиц. Нахохлившиеся, сонные, они лениво открывали глаза, переступая по узкому участку близ спасительного просвета, но бежать в дождь не желали.

— Что, доживаете в скудности? — сказал он и протянул руку к ближайшему голубю. Хотел разглядеть ощипанную птицу с лысой головкой, сочувствуя одинокой старости. — Бросила хозяйка? Добро хоть не отравила...

Голубь позволил коснуться редкого пуха, неторопливо отступил, мягко отбиваясь слабыми крыльями, а затем неумело клюнул руку.

Иоанн всё же схватил птицу, поднёс ближе, поглядел на редкие перья и понял — обречён. Этому уже не взлететь. Голод? Нет, птицам довольно поживы в городе. Скорей голубь болен. У всех бывает старость и время болезней.