Юрий Сумный - Хазарский пленник

— Раз ты спрашиваешь, значит, уже знаешь! Казна пуста. Наёмники на время умолкнут, но чем кормить рать, ума не приложу. А пленных византийцев подавно.

Владимир поднял руку, распахнул плащ, прикрывая гостя, в то время как Филин остановил воинов, завернувших за угол в надежде облегчиться.

— Я думал, ты всё ещё богат. Ведь твоя жена заказала трубы для бассейна, плитку и намерена строить римские бани. Сложили печь, которая ценнее иного пятистенка. Ладно. Подумай вот о чём: поход на Булгарию решит все вопросы! Воины получат золото, ты укрепишь свою власть и без труда смахнёшь нашкодивших хазар, когда вернёшься! К тому же Цимисхий на время затихнет! Я его прекрасно знаю. Ему проще заплатить, чем собирать крупное войско и оголять границы!

— А ты? Как же ты? — удивился Владимир. — Кому нужен посол, не способный отвести войну? Казнят? Или...

— Ошибаешься! Как раз после твоего похода меня станут носить на руках! Ведь я в каждом письме предупреждаю о глупой политике, ведь именно я остановлю ваше движение к Царьграду! Спасу пленных и уговорю тебя принять подарки, а проще говоря — откуп! Действуя сообща, мы получим то, что хотели. Верно?

Владимир усмехнулся, и посланник Византии ответил на невысказанный упрёк:

— Считаешь это изменой? Не спеши. А вот и дело. Прими деньги, ведь тебе надобно кормить моих земляков! Надеюсь, ты не станешь морить их голодом! Не стоит мстить солдатам! Верни их живыми, и о тебе пойдёт добрая слава. Вообще же в походе на Царьград самое главное — внезапность. Ты правильно решил, выступать надо «на печенегов»! Твои ладьи должны упасть, как снег на голову, Цимисхий пока занят на юге! Этот поход решает многое! И в твоей и в моей судьбе!

Владимир лишь головой покрутил:

— У меня сейчас каждый день всё решает. Убили Кима, великого пророка, Ярополк убил. Здесь возня, Претич, Митяй, христиане, всё связано в узлы, и концов не сыскать. Смута. Бросить город надолго — опасно.

За спиной Филина, в доме грянули песню, кто-то выводил слова, удивляя крепким голосом, а ратники подхватывали припев, обретая единение в душевном порыве. Верно, полгорода слышит это пение, даже соседские собаки всполошились. Последние дни порушили привычную собачью жизнь, вот звери и срываются в лай на каждый шум.

— Князь, признаюсь, поход на Булгарию — разведка. Примечай дороги, обычаи, как у вас говорят — мотай на ус. Это первый шаг, а главное — трон императора. Вот цель. Как Цимисхий надеялся посадить в Киеве подручного, так я надеюсь стать василевсом. С твоей, разумеется, помощью. Я — император, ты поднимешься до воеводы всего византийского войска, стратига или, как у нас говорят, доместика схол. Поэтому никакой измены нет. Цель важна, а всё, что свершается, — всего лишь средства.

Владимир изумлённо молчал, такое признание многого стоит, но оценить его в полной мере трудно. Надо обдумать.

— Владимир, поверь, нам нужно лишь полгода продержаться. Всего полгода или год. Потом тебе не придётся киснуть в Киеве. Я принёс письмо от Иоанна, предлагает тебе кость, объедки с царского стола, руку дочери придворного. А я скажу — забудь. Не унижайся. Клянусь, возьмёшь в жёны женщину царских кровей, порфирородную. Всё будет, всё, даже то, о чём не мечтал!

Калокир пожал руку Владимиру, как принято у римлян, приобнял его и в сопровождении Филина направился к конюшне.

Владимир возвращался к столу, бормоча проклятья. Горбань, заметив князя, протянул ему кувшин, но тот не стал пить, а шепнул:

— Найди мне этого умника! Найди мне казначея! Сейчас же! Скажи, что я устрою ему баню! Сто шкур сниму! И Августа позови. Расспросим о Глебе...

Но тревожная ночь не завершилась. Не успел Владимир высказать казначею возмущения банными постройками, как во двор принесли мальца со связанными ручонками. Подросток, молчаливо озирающий телохранителей, казался волчонком. Зло проследил за Филином, бросившим на землю короткую сулицу, и прикусил губу.

— Вот, князь, ещё один убивец, — неловко улыбнулся Филин. — Тебя искал, клянётся, что сам пришёл, но думаю, были добрые учителя, славные советчики. Не знаю, куда его? Отпустить неразумно, казнить тоже...

— Отпороть, чтоб не смог сидеть, — фыркнул Горбань и вяло махнул рукой, мол, не столь важное дело, разберётесь. Поклонился и отошёл, сливаясь с тёмными тенями в глубине двора.

Владимир приподнял рубаху малого злоумышленника, показалось, что увидел кровь, но пойманный резко дёрнулся, сверкнул глазёнками и прошипел:

— Казни, да не насмехайся. Всё одно наша правда. Не твоя. За то и ответишь!

— Правда? — удивился князь. И, отступив, решил: — А давайте-ка его в дом. Там поговорю с наёмником. Скажешь, кто послал, нет?

— Скажу, — презрительно скривился малец. — Ты кузнеца убил. То мой учитель, из ромеев. Жаль, не взял меня, сам пошёл. Иначе быть бы тебе, князь, в аду, там твоё место. А не в Киеве!

— Кузнец ромейский — твой учитель? — нахмурился Владимир. — Ну, ступай в горницу, расскажешь свою правду. А.то учитель не успел. Он больше норовил молча. Ядом оцарапать или подковой ударить, чтоб никто не смекнул. Подлое дело привычней.

Мальчишка шагал к светлому дому и возмущённо бормотал:

— Снова брешете. Мой учитель за правду стоял. А вы о подлостях толкуете!

Всё это предрассудки. Да, да, глупость и суеверия.

Цимисхий со злостью поглядел на мутное стекло: который день идёт дождь, всё серо, и настроение так же угрюмо. Зима, сковавшая воинов, многим кажется желанной передышкой, но не ему. Скорей бы закончилась распутица и наступило благодатное лето. Скорей бы миновала странная слабость, напомнившая о жене, колдунье Анастасии. Нет, она не могла дотянуться до дворца. Не могла. А всякие глупые приметы и деревенские обычаи страшны лишь безусому юнцу. Нет, действительно, как может быть правдой подобное поверье? «Кто, не разбирая постов, ест скоромное, у того будет рябая невеста».

Чушь. Как ограничение в пище может отразиться на твоём предпочтении в любви? Отчего невеста должна оказаться рябой? Или ты не видел её кожи ранее? Ослеп с голоду, что ли?

«Порожней колыбели не качать, дитя жить не будет». А отчего? Отчего дитя не будет жить, если его колыбель когда-то качал глупый человек, не ведающий примет? Мудрецы наворотят непонятного, наплетут о душе, о связях мира незримого с нашим, суетным. Но никто не знает этой связи. Никто. Они сами блуждают в потёмках, и народ тянется вслед за знахарями и ведунами, пытается угадать, уловить связь между глупейшими событиями.