Сергей Щепетов - Воины снегов

Кирилл поднялся на ноги, намереваясь отправиться к снегоходу, совсем позабыв, что старик ушёл на сопку. Впрочем, хуже от этого не стало, потому что...

Потому что ни машины, ни саней у края проталины не было.

Минутой позже выяснилось, что внезапное и бесшумное исчезновение транспорта — только половина смеха. На снегу отсутствовали даже следы!

То есть их просто не было!! Вообще!!!

— Ничего страшного, — сказал Кирилл вслух. — Это у меня глюки. Или какая-нибудь разновидность «снежного бешенства». Надо сварить каши с тушёнкой, попить чаю, и всё пройдёт... как с белых яблонь дым!

Гречки Кирилл навернул почти двойную порцию и запил тремя кружками крепкого сладкого чая. То и другое произвело на его организм, в целом, довольно благостное впечатление. Будущий великий учёный раскатал на камнях свой коврик и некоторое время лежал на нём, глядя в небо. Потом поднялся на ноги и начал поиски.

Следов нигде не было. Никаких. Даже его собственных, словно он и не ходил в верховья ручья. Более того, создавалось совсем уж бредовое впечатление, будто изрядно уже изъеденный солнцем снег восстановился, будто настоящая весна только ещё грядёт, а не заканчивается. Каменистый участок, на котором стоит палатка, вовсе и не проталина — снег отсюда просто выдуло ветром. И холодно...

Всей этой информацией Кирилл просто захлебнулся. Нет, это был, пожалуй, не страх, не паника, не отчаяние — скорее какой-то душевный ступор.

Плохо соображая, что и зачем он делает, Кирилл заложил совсем уж большой круг по долине — от борта до борта. И наконец добился успеха — вдоль левого склона тянулась колея. Или лыжня. Или... как это назвать? В общем, на след снегохода или пешего лыжника не похоже вовсе. «А на что похоже? Наверное, нарты. Прошёл большой караван. Или маленький, но несколько раз». Впрочем, эти предположения были почти фантазией — след оказался довольно старым, а следопыт из Кирилла — никудышный.

Воспоминания о трёх следующих днях у Кирилла сохранились отрывочные. Запомнились только моменты просветлений, когда он принимался что-то осмысленно делать: мастерить снегоступы, рассыпать крупу на пайки, писать завещание для потомков. Интеллектуального расследования и углублённого анализа последних и давних событий никак не получалось. Логика заставляла признать бытование здесь какой-то чертовщины. Именно «бытование» — для туземцев чертовщина как бы обычна, привычна и даже не очень-то интересна. Самое смешное, что в той информации о районе, которую он освоил перед отъездом, для чертовщины тоже находилось место — по умолчанию авторов, по нестыковке текстов, по обилию нерешённых вопросов. С позиций материализма концы с концами упорно не сходились, и душа (или что?) учёного раз за разом соскальзывала, сваливалась, плюхалась в депрессию. И всё это на фоне замерзания — не смертельного, но постоянного и неуклонного. Нет, похоже, современное туристическое снаряжение для такой жизни не очень-то годилось...

Утром четвёртого дня Кирилл вылез из палатки и обнаружил, что снаружи безветренно и солнечно. Он сделал короткую дыхательную гимнастику и наконец ощутил в себе присутствие «второго Я» — того, которое заставляет-таки взять подъём в конце многокилометровой дистанции или встать с татами и продолжить бой, хотя внутренности и мозги давно отбиты. Он разделся на морозе, растёрся снегом с ног до головы и пришёл к выводу, что жизнь продолжается, что он её любит и просто так, пожалуй, не отдаст.

«Один литературный герой, помнится, оказался в каменном веке — с перочинным ножом и зажигалкой в кармане. Автору, наверное, пришлось поднапрячься, чтобы привести ту историю к «хэппи-энду». Я, слава Богу, где был, там и остался. У меня полный комплект снаряжения, есть продукты и оружие. Есть карты и снимки. Что нужно делать? Возвращаться в посёлок, конечно. Это возможно? Теоретически — да. В середине или в конце лета, наверное, дней восемь — десять пути. Как зимой без лыж — не знаю. В принципе, снег в открытой тундре довольно плотный и держит хорошо. Идти можно по санному следу, только на твёрдом насте он, наверное, потеряется. Вообще-то, в посёлке нет ни одной собачьей упряжки — ещё со времён войны. Может, это какие-нибудь колхозники-совхозники из окрестностей? Впрочем, об этом лучше не думать».

С принятием решения жизнь вновь обрела цвет, вкус и запах. Кирилл оценил остатки продуктов: по-хорошему дней на семь. Если питаться впроголодь, то можно растянуть на пару недель. Тушёнка и сгущёнка оказались не очень кстати — по сравнению с концентратами пища, конечно, хорошая, но уж очень тяжёлая. «Патронов у меня полно — можно в дороге охотиться. Вот только на кого? Вообще-то, жизнь вокруг кипит — мышки какие-то бегают, птички чирикают, зайцы в кустах лазают, куропатки летают. Ну, допустим, в лемминга из ружья стрелять не будешь, стоит ли куропатка истраченного патрона — ещё вопрос, а вот, скажем, ворону съесть — милое дело. Вон, кстати, одна сидит...»

И началась первая охота. Причём настоящая — не забавы ради, а для пищи. В том смысле, что добыча позволила бы сэкономить крупу и консервы. Птица оказалась отзывчивой и доброй — после выстрелов далеко не улетала. В азарте Кирилл сжёг два дробовых патрона из полученных в институтской оружейке. Во второй раз облако дроби явно накрыло жертву, но почему-то не произвело на неё никакого впечатления. Тогда охотник зарядил картечь, добытую за личные деньги (товарного чека продавец ему не выдал). Это подействовало — перья полетели в разные стороны. Рассматривая свою первую жертву, Кирилл пришёл к выводу, что, пожалуй, не настолько ещё оголодал, чтобы пытаться употребить в пищу то, во что картечь превратила птицу. «А вот „казённая” дробь, похоже, дрянь. Патроны, наверное, лет десять пролежали на складе и теперь годятся лишь для подачи звуковых сигналов. Гадство: груз и так получается немалый, а придётся их тащить с собой — не выкидывать же! Или истратить на куропаток?»

Душевный подъём, однако, после этого открытия не угас. Кирилл вспомнил, что он, кроме всего прочего, ещё и учёный. Фигня, которая с ним приключилась, со временем, конечно, рассосётся. И придётся объяснять коллегам, почему он побывал рядом с «точками» и даже не посетил их. Отправляться в путь прямо сегодня он не был готов морально, а потому решил-таки залезть на ближайшую сопку с тагитом. Заодно и осмотреться...

Судя по карте, высота горушки составляла чуть меньше полутора сотен метров. Кирилл карабкался на неё часа два, увязая в снегу и рискуя переломать ноги на невидимых под ним камнях. Оказавшись на вершине, он с чувством глубокой досады обнаружил, что выбрал, пожалуй, самое неудобное место для подъёма. Тагит — хитросплетённая груда рогов — оказался на месте. Вокруг него была голая земля, если, конечно, так можно назвать подернутую лишайником щебёнку. По-видимому, снег с вершины сдуло ветром.