Сергей Моисеев - Переход через пропасть

Пока мы катились с горки, все было нормально. Ошалевший от избытка чувств, хозяин бежал рядом и подсказывал, как лучше обращаться с этим чудовищем. Но вот горка кончилась, и мопед заглох. Умер, как умирают загнанные лошади. Я не помню, чтоб мопед после этого когда-либо заводился. Под радостный лай цепного пса Полкана мы минуем двор. Дверь в дом открыта, Серега поясняет: это папа пришел с ночной смены и отдыхает. От отдыхающего на диване родителя разносился жесточайший перегар.

Сняв рваные штаны, я хотел было попросить иголку и нитку, но у моего приятеля имелся более радикальный замысел. Пахом хватает мои штаны и уверенно идет в спальню, где стоит трофейная швейная машинка с ножным приводом. Ожидаемый им эффект достигнут — я и Демон шокированы. Нет сомнений, что перед нами гений — он ведь, оказывается, и на машинке вышивать умеет!

Когда гений с царским видом делает последний стежок, за его спиной с дивана показывается взъерошенная шевелюра, обрамляющая землистое лицо. Неслышно, как тень, вырастает худощавая фигура отца — потная майка, спортивные семирублевые штаны, вытянутые на коленях, создают цельный образ. Разбуженный урчанием машинки папик покинул страну Морфея и, шаркая тапочками, приближается к отпрыску (запах перегара усилился).

Следует реплика к сыну: «Я говорил тебе машинку не трогать». Сереге явно неловко, он как-то сжался и, не оборачиваясь, выдает обрывки фраз: «У Серого штаны в школе… Я немного…» Договорить ему не удается. Прямой в ухо сносит его на пол, нога в тапочке проносится мимо лица. Уворачиваясь от кулаков, Серега поднимается во весь рост (он был уже повыше родителя), и батя отхватывает серию пушечных ударов в голову. Жесткий напор отбросил его через две комнаты в коридор, и последний нокаутирующий удар в переносицу настиг отца уже в коридоре. Он рухнул на пол, а его землисто-серое лицо покрылось кровоподтеками.

Пахом пошел в комнату собирать рассыпанные тетради и учебники. Из комнаты было видно, как в сумраке коридора батяня поднялся и, шатаясь, вышел на свежий воздух.

Демон ощупывал свою челюсть (он как-то попал под горячую руку товарища), я напяливал штаны, Серега собирал портфель. Родитель вошел тихо. Пронзительный взгляд терминатора и правая рука за спиной. Демон застывает с рукой у челюсти. Все дальнейшее происходит очень стремительно, в какие-то мгновенья, но мне почему-то кажется, что время замедлилось. Момент мучительно затянут. Я думаю: рука за спиной — как минимум топор. Шевельнуться — получить удар в темя. Демон с рукой у челюсти охвачен подобными размышлениями. Плавно приближается батя — Пахом роется в портфеле. Настороженный нездоровой тишиной, он медленно, как на раскадровке, поднимает голову. В поле зрения попадают изношенные семирублевые трико, окровавленная майка. Голова отца слегка трясется.

— Ты меня семь раз ударил.

Хлесткий взмах топорищем по голове. Отключаясь, сын бросается вперед, падая, подминает под себя родителя. Пока пьяный батя выкарабкивается из его объятий, Серега приходит в себя. Несколько точных ударов, и родитель поплыл, его хватка слабеет.

Еще каких-то пару минут назад папик спокойно возлежал на диване, сейчас же его душа на пути в чистилище, а тело корчится на полу. Сдобренная алкоголем кровь хлещет из расквашенного носа, в полусознательном состоянии он выдает разбитыми губами напутствия. Мы осторожно переступаем через пьяный организм, выходим. Вдогонку сыну доносится последняя фраза: «Я тебя с топором ждать буду».

На улице приветливое майское солнце слепит нас прямыми лучами. Одурманенный запахом весны, цепной пес Полкан разрывается от счастья. Частный сектор утопает в цвету. Сегодня в школе на уроке ботаники Сережа Пахомов будет ковырять запекшуюся кровь на макушке, а Баба Рая поведает, что мир на самом деле очень РАЗУМНО УСТРОЕН! Сережа будет слушать рассказ про тычинки и пестики.

Сентябрь 1998 г.

21 апреля. В ХГУ дни физфака и радиофака отмечались бурно и весело, кафедры старались перещеголять друг друга количеством выпитой водки и лихостью. Причем в общее движение принимался любой желающий.

Действо началось с рок-концерта. Выступавшие группы были хорошо разогреты, солисты забывали слова, музыканты — аккорды, в общем, получалась сплошная импровизация. Каждое попадание зал оживленно приветствовал. Было шумно и весело. Вечный аспирант — электронщик Борода указывал пальцем на прыгавшего по сцене Шуру и сокрушенно объяснял собравшимся: «Это ж он последние копейки на фудзилки тратит. Не жрет, за квартиру не платит, торгует телом в худучилище, а зарплату во всяческие примочки к гитаре переводит».

Страсти на сцене улеглись, народ повалил из душного зала на свежий воздух. Хоть это и был день физфака, часть толпы скорее относилась к лирикам, а не к физикам. Между сторонами разгорелся извечный спор, какой способ постижения мира лучше — интуитивно-чувственный или линейно-логический? Что выше — разум или эмоции? Что лучше — бездушные схемы или живые образы?

Увлеченные спором, мы не заметили, как стало темнеть. Неожиданно подул холодный порывистый ветер. Стало неуютно и очень холодно. Мы осмотрелись по сторонам: в сумерках просматривалась незнакомая холмистая местность. Вокруг поля, луга, полоски леса. Стоим в недоумении на проселочной дороге, усеянной коровьими лепешками. Осенний ветер бросает под ноги перекати-поле и листья. Тьма обступила со всех сторон, скрывая чуждый ландшафт. Никто уже не веселился, все осознавали, что произошло нечто сверхъестественное. Все стало предельно ясно и давило своей очевидностью. Казалось лишним высказываться вслух. И мы двинулись вперед, потеряв ощущение времени. Определить, сколько и куда мы шли, было невозможно, дороги давно не было, нас окружал первозданный мир.

Мы вели первобытную жизнь, наше племя бесконечно кочевало. Мы перемещались за стадом животных. Многие жили семьями. Я уже был женат, рядом со мной бежала моя шестилетняя дочь. Мы постоянно шли вперед, надеясь выбраться из этого злополучного мира. Наши дети не представляли, что может быть иной мир, на взрослых же пережитое наложило неизгладимый отпечаток. Никто ни с кем не общался без необходимости, в каждом взгляде был виден надлом.

Мы были немного разумней стада, идущего впереди нас. Не было желания обустраиваться в этом мире вечной осени. Надобность в разуме отпала.

Животные перемещаются через холмистую местность, вокруг луга и островки леса, моросит дождь. Босые огрубевшие ноги вязнут в истоптанной копытами жиже. Только тупое животное существование — нет будущего. Лохмотья и шкуры прикрывают наготу.