Сергей Моисеев - Переход через пропасть

Вдруг стадо бросилось бежать. На холме появляются крупные хищники с очертаниями мамонтов, они издают жуткий протяжный вой. Два стада сталкиваются. Люди устремились к подножию небольшой отвесной скалы, поросшей острым корявым кустарником.

На наше счастье, в скале есть пещера. Мы спасены! Но никто не радуется. Несчастнейшие из людей, загнанные в мрачную сырую пещеру, сидят тесной гурьбой и оплакивают свою участь. Все смыслы потеряны, объяснения отсутствуют, остался могильный холод, первобытный страх и отчаяние.

Чтобы преодолеть смертельный ужас и отвлечь ребенка от пережитого, я думаю нарисовать на стене мамонтенка. В потемках пытаюсь найти подходящий кусок сухой глины, но вдруг натыкаюсь на какой-то сундук, открываю крышку. В сундуке лежит абсолютно новый хромированный фонарик, довольно длинный, он содержит три или четыре круглых батарейки. Перемещаю выключатель, и мощный острый луч света прорезает мрак пещеры.

Освещаю открытый сундук, над ним клубится какая-то дымка. Боясь шевельнуться, физики и лирики следят за моими действиями. Луч скользит по их застывшим гиббонообразным фигурам. Испугавшись луча, одна фигура метнулась в угол пещеры и затаилась, сверкая красными точками глаз. Дымок над сундуком, просвечиваемый лучом, образовал голограмму — возник образ старца в характерной ниспадающей одежде и изрек слово и число: «Считай до восьмидесяти двух».

Мы считаем, лихорадочно вспоминаем цифры, произнося: один, два, три, четыре…

Я считаю все быстрее и быстрее, не контролируя темп, как бы помимо своей воли. Дойдя до шестидесяти, все замолкают, я считаю один. Во рту пересохло, немеет нижняя челюсть, не могу управлять артикуляцией, говорить очень трудно. Главное — не сбиться и говорить четко и отрывисто.

Страх нарастает, ощущение, будто я стремительно падаю, а неминуемый удар о землю — это роковая цифра, которую я выкрикну через пару мгновений.

Восемьдесят два!

И вроде ничего не происходит.

Видение исчезло, только на стене пещеры появилась аккуратная картинка в раме под стеклом, написанная флуоресцентными, отражающими луч красками.

На небольшой космогонической картине изображены звезды и планеты. Мы подходим ближе, и они вдруг оживают, все начинает двигаться, из космической тьмы и первородного хаоса образуется Ось Мира. Мы видим, как приближается какая-то планета. Вдруг она начинает стремительно вращаться. На планете появляются полюса, она обретает силу притяжения. Образуются полярные шапки, перемещаются целые материки, планета покрывается вулканами. Возникает чувство трепета, невероятного подъема и облегчения.

Кто-то воскликнул: «СМОТРИТЕ! ДА ЭТО ЖЕ БОГ СОЗДАЛ ЗАКОНЫ ФИЗИКИ!»

Харьков. Дом государственной промышленности

Тут мы заметили, что рама картины вовсе не рама, а иллюминатор космического корабля. Мы стремительно приближаемся к девственной планете, на которой появляется атмосфера. Перед нами проносится история Земли, миллиарды лет спрессованы в секунды.

Вот внизу уже виден город.

Летательный аппарат спускается все ниже и ниже. Погожий весенний вечер. После изнурительной зимы харьковчане гуляют в саду Шевченко.

Облетев госуниверситет, корабль садится на площади между памятником Ленину и летним кафе. Нам весело смотреть, как народ в ужасе покидает скамейки и столики, мы спускаемся по трапу. Ильич вне себя от счастья и напевает гимн физфака.

Я взял дочь за руку, нам еще предстоит втиснуться в троллейбус и добраться в общежитие на Павлово Поле.

Январь 1999 г.

Было это в русской глубинке в позапрошлом веке, в затерянной среди лесов деревеньке. Жили там не тужили люди такие же, как и во всей Руси-матушке. И была там одна семья молодая, все в ней было ладно да складно. Жена, звали ее Катя, — загляденье, все, кто ни смотрел на нее, видел свет невещественный, не глазами, конечно, свет, от нее исходящий, каждый душой воспринимал.

«Жница», худ. Константин Васильев

Была она при красоте телесной одарена и добротой, и скромностью. Муж ей под стать: молод, красив, умен, одно слово — мышца Господня. Жили они поживали да горя не знали. Если б не одно — детей у них не было. Бывало, посмотрит Катя на то, как весело соседские дети на улице резвятся, и навалятся на нее тоска да уныние. И как-то незаметно, тут как тут мысль крамольная: что же, Господи, я что, всех хуже? За что такое наказание?

Хотя учили ее, что терпением мы незримо лучшую долю приближаем. Ведь благ Господь и для каждой души у него свой рецепт спасения заготовлен.

Ну а все равно мыслям не прикажешь, лукавый враг рода людского не ведает покоя, ищет души светлые, но приблизиться не может, обжигается. Ждет, когда душа охладеет в вере. Вот тут он и начинает раздувать уже свой огонь, огонь страстей нешуточных, всепоглощающих. Попадет человек в силки, а потом вольно и невольно сам уже для других плетет. Земля до поры всех носит, духи противоборствуют, а по земле их слуги в виде людей ходят. Далеко не каждый, а лишь умудренный и прозорливый сразу отличить их сможет.

И вот в то же время по-своему жил не тужил бродяга Тихон. Жил одним днем, часто не знал, где голову приклонить на ночлег. Был он в буквальном смысле и жнец, и чтец, и на дуде игрец. Слава о нем как о гармонисте удалом всюду шла. Песни он сочинял такие, что за душу брали и наизнанку выворачивали. Как-то про себя самого спьяну сочинил: «Святой Михаил Архангел, не иди за моею душою, я даже сам не знаю, где ее схоронил». Сочинил, да и сам испугался. А память про такие откровения обычно водкой заливал. Но на праздниках, на пиру, он был неотразим. Дивный голос такой силы, что сирены утопились бы от зависти, а глаза светлые, но прожигающие, блеск и неугасимая страсть к жизни с искрой дионисийской, взор — не потухший, как у пахарей, а с лихостью пьянящей к свободе неизведанной и запретной зовущий. Избалованный женским вниманием, Тихон выискивал взором девушек скромных, целомудренных либо верных мужьям. Его незримый покровитель был опытен и редко ошибался в целях и средствах.

Вскружить голову, завладеть умом и сердцем, хоть на час насладиться властью над телом и духом человеческим и — ретироваться.

Вот таким был наш герой. Но на самом деле он даже об этом не задумывался, не анализировал поток жизненных впечатлений. Главное для него — вертеться среди людей, по этому поводу он и пел: «То ли в морду дадут, то ли торбу набьют, и если не здесь, то обязательно тут». Вот так и бродил по миру, но была у Тихона особая примета — пятно родимое на шее с левой стороны. Бывало, покуролесит он с девкой на сеновале, а через девять месяцев ребенок на свет появится обязательно с таким же пятном — меченый. Тут уж не до кривотолков, сельчане — люди догадливые, отсюда ситуации разные. Отцы с мужьями за ножи да топоры. Но где его сыщешь на Руси необъятной? Сколько трагедий было — не перечесть. Тихон дважды одним путем не хаживал, берег его покровитель до срока, подсказывал, куда где хаживать, где и что говаривать, как из ситуаций щекотливых ловко изворачиваться.