Борис Сопельняк - Три покушения на Ленина [litres]

В Петроград он вернулся после Февральской революции, и не один, а вместе со своим новым другом Сталиным. Вторая кошка между Каменевым и Лениным, а заодно между Каменевым и Зиновьевым пробежала после июльских событий 1917 года, когда Временное правительство выдало ордер на арест Ленина, Зиновьева и Каменева.

Ленин и Зиновьев предпочли скрыться и отсидеться в шалаше, а Каменев публично заявил, что ничего не боится, виновным себя ни в чем не считает и добровольно отдался в руки властей. Его тут же водворили в печально известные «Кресты», но, продержав чуть меньше месяца, за отсутствием оснований для обвинения, вынуждены были отпустить. На свободу Каменев вышел героем! Еще бы – он не стал прятаться, переодеваться и гримироваться, а вышел на открытый бой и доказал, что большевики не враги России, что они борются за интересы трудового народа, за прекращение войны и за достойный мир. Кое у кого это вызвало приступ ревности, но приближался октябрь, надо было готовиться к вооруженному восстанию, поэтому сведение счетов пришлось отложить на потом.

А вскоре между Лениным и Каменевым пробежала еще одна кошка, на этот раз такая здоровенная, что дело чуть не дошло до полного разрыва. Самое обидное для вождя было то, что рядом с Каменевым оказался Зиновьев, человек, которому он верил и искренне любил. Одно дело голосовать против решения ЦК о вооруженном восстании на закрытом совещании – это еще можно понять, как-никак все считают себя демократами. И совсем другое – выступить в печати и разгласить секретное решение, тем самым позволив контрреволюции подготовиться к активному сопротивлению.

Революция все же состоялась, большевики пришли к власти и на волне эйфории о предательстве Каменева и Зиновьева забыли. Льва Борисовича, хоть и ненадолго, сделали председателем ВЦИК, а Зиновьева назначили руководителем Петроградского Совета. На этом посту он был до 1926 года, и таких за это время наломал дров, что в народе его стали называть «Кровавым Гришкой». Достаточно сказать, что после убийства Моисея Урицкого он стал одним из главных организаторов «Красного террора». Это по его инициативе были созданы печально известные «тройки», самостоятельно принимавшие решение о расстреле. Полетели тысячи голов, а десятки тысяч лучших представителей петроградской интеллигенции сослали на Север! Но этого Зиновьеву показалось мало, и он выступил с инициативой «разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице». Теперь, когда улицы Петрограда в самом прямом смысле слова умылись кровью, правая рука Ленина, как когда-то его называли, почувствовал себя не Тевье-молочником, а неистовым Робеспьером.

Как показало время, это был «Робеспьер» с заячьей душой. Как же он перепугался и как запаниковал, когда на Петроград началось наступление белых!

– Затопить корабли! Эвакуировать партийные и советские учреждения! Вывезти заводское оборудование! – надрывался он.

К счастью, присланные с Восточного фронта дивизии наступление белых остановили.

В еще большую панику он впал, когда в 1921 году подняли восстание кронштадтские матросы. Он чуть было не сбежал из Смольного, оставив город матросской братве, но подоспел Тухачевский, который жестоко подавил восстание, залив Кронштадт реками матросской крови.

Была у Зиновьева еще одна синекура: с 1919 по 1926 года он занимал пост председателя Исполкома Коминтерна. Почувствовав себя деятелем международного масштаба, «наибольший демагог среди большевиков» сделал все от него зависящее, чтобы рассорить коммунистов с социал-демократами Западной Европы, которых он называл не иначе, как социал-фашистами.

В 1921-м Григорий Зиновьев достиг пика своей карьеры, став членом Политбюро ЦК. У Ленина в это время были проблемы то с профсоюзами, то с меньшевиками, то с эсерами, которые далеко не во всем были согласны с вождем революции. Чтобы поставить их на место и дать достойную отповедь, Ильич неоднократно прибегал к помощи «оратора исключительной силы», поручая ему выступать с политическими докладами на ХII и ХIII съездах партии.

Мало кто знал, что у члена Политбюро еще с юных лет была страстишка, которую он до поры до времени тщательно скрывал, а теперь наконец дал ей волю. В Петрограде об этом говорили кто с понимающей улыбкой, кто с нескрываемым презрением, а кто в открытую называл его, по аналогии с Григорием Распутиным, «Гришкой вторым». Сохранилось свидетельство одной из сотрудниц Коминтерна, которая не постеснялась письменно высказать свое мнение о Зиновьеве.

«Личность Зиновьева особого уважения не вызвала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитер, с людьми груб и неотесан. Это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчиненным был излишне требователен, с начальством – подхалим. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться».

Вот так-так, оказывается, правая рука Ленина – бабник, да такой ярый, что об этом знает весь город! А как же Сарра Равич, вместе с которой он вернулся из эмиграции и которая в известном нам списке проходила под № 29? Да никак. К этому времени они уже расстались. Но в вошедший в историю вагон попала не только Сарра, но и вторая жена Зиновьева: в списке она стоит под № 15 и значится как «З. Радомысльская (с сыном)».

Речь в данном случае идет о Зинаиде Левиной, которая, кстати говоря, работала в Петросовете, и все художества благоверного происходили на ее глазах. Забегая вперед, скажу, что Зинаида ушла в мир иной в 1929-м, когда до списка Платтена дело еще не дошло. А вот Сарра горя хлебнула полной мерой! Ее дважды исключали из партии, четырежды арестовывали, на длительные сроки заталкивали в лагеря и тюрьмы, но она выжила. И не только выжила, но в те редкие месяцы, когда была на воле, а Зиновьев в ссылке, помогала своему бывшему мужу, отправляя ему деньги и продукты.

Но пока что на дворе начало 1920-х… Григорий Зиновьев – полновластный хозяин северной столицы, во всех начинаниях его поддерживает Ленин, его слово – закон для коммунистов Европы, короче говоря, он в полной силе, он уверен в своей правоте и делает все возможное и невозможное, чтобы «раздуть пожар мировой революции». Одни его активности побаивались, другие старались использовать в своих интересах, а третьи… откровенно над ней издевались. Вот что, скажем, писал в своем журнале «Бумеранг» находящийся в эмиграции Саша Черный.

«Добытая с большими затруднениями из Москвы зиновьевская слюна была впрыснута в Пастеровском институте совершенно здоровому молодому шимпанзе. На третий день обезьяна обнаружила все признаки военного коммунизма: отобрала у других обезьян пищу, укусила сторожа, перецарапала всех здоровых обезьян и, завладев клеткой, терроризировала их и загнала в угол.