Борис Сопельняк - Три покушения на Ленина [litres]

Пока обсуждали эту проблему, я бился над другой. Я прекрасно понимал, что в Германии тут же попаду под колпак полиции. Меня там хорошо знали и слежка будет круглосуточной. А так как задание Коминтерна было довольно деликатным и с далеко идущими последствиями, рисковать я не мог. Надо было что-то придумать. И я придумал! Я решил использовать женщину, но не постороннюю, как это было в Финляндии, а жену.

– Стоп, подследственный, стоп! Вы же говорили, что ваша жена покончила с собой, получив известие о вашей гибели.

– Да, говорил. И это чистая правда, – сразу погрустнел Платтен. – Но ради дела я готов был вступить в фиктивный брак. Как вы понимаете, для этого нужна была абсолютно надежная женщина, которая могла бы сыграть эту роль.

– И вы ее нашли?

– Нашел. Это была сотрудница секретариата Совнаркома Елизавета Розовская. Мало кто знал, что до революции она была довольно известной певицей, с большим успехом выступала на сцене петербургской Малой оперы. Стало быть, актриса, подумал я. Это то, что мне нужно, ведь «игра» ей предстоит серьезная. Когда Елизавете объяснили суть задания, она нисколько не смутилась и согласилась некоторое время побыть «фрау Платтен».

– Ну а задание? В чем суть задания? – нетерпеливо подгонял следователь.

– Я ехал налегке: бритва, галстук да пара рубашек. А вот у Лизы было приданое – какие-то серьги, кольца, побрякушки. Но под вторым дном ее чемоданчика лежали бриллиантовые ожерелья, драгоценные камни, золотые браслеты и тому подобное. Все это мы должны были передать немецким коммунистам. В то время у них были трудности с деньгами.

Когда об этом доложили Ленину, он распорядился оказать немецким товарищам всемерную помощь. Тащить через границу чемодан с фунтами или марками – целая проблема, а золото и бриллианты всегда можно обратить в нужную валюту.

– Та-а-ак, – несколько ошарашенно протянул следователь. – Опять вы ссылаетесь на вождей революции. Не надо, подследственный, это не смягчает, а усугубляет вашу вину.

– Но так оно и было, – не сдавался Платтен. – Больше того, Ленин не просто одобрил мой план, а, узнав о просьбе немецкого пилота, тут же сел к столу и набросал ему письмо от своего имени. На всякий случай я снял с него копию. Если пороетесь в моих бумагах, в тех, которые изъяли во время обыска, вы наверняка ее найдете. Правда, письмо на немецком…

– Не это ли? – выудил следователь из вороха бумаг какую-то записку.

– Точно, оно! – обрадовано воскликнул Платтен. – Дайте-ка, я переведу.

– Ну-ка, ну-ка, – неподдельно заинтересовался следователь и протянул записку Платтену.

– «Летчику Польде Германского Авиационного Общества, – начал Платтен. – Берлин. Так как Центросоюз уполномочил Вас вернуться в Германию, а Ваш аэроплан не имеет ни пассажиров, ни какого-либо груза, то поэтому нижеподписавшийся просит Вас отвезти на Вашем аэроплане в Берлин нашего торгового уполномоченного для Швейцарии Фрица Платтена с женой. Соответствующая плата Германскому Авиационному Обществу за перевоз этого пассажира будет уплачена господином Платтеном непосредственно этому Обществу. Председатель Совнаркома В. Ленин».

– И как развивались события дальше?

– Плохо, – удрученно опустил голову Платтен. – Мы летели через территорию Литвы, а там в это время стояли поляки. В районе Вильно нас обстреляли. Один из моторов выбыл из строя, бензиновый бак потек, кабина загорелась – думали, что взорвемся. Но Вильгельм дотянул до какого-то луга и совершил вынужденную посадку. Меня тут же арестовали и бросили в тюрьму, а Лизу, как я и рассчитывал, не тронули. Тем более, что она предъявила старые афиши, сказала, что в дела мужа не вникает и в Германию летит для заключения контракта с одним из оперных театров. Я же настаивал на том, что являюсь торговым представителем и, кроме того, будучи в Москве, вел переговоры об обмене эмигрантами.

– И они вам поверили? – недоверчиво протянул следователь.

– И да, и нет. Что-то уточняли, что-то перепроверяли, но через три месяца решили, что никакой опасности я для них не представляю, вытолкали за ворота, посадили в поезд и отправили в Германию. Да, чуть не забыл, все это время «фрау Платтен» терпеливо дожидалась моего освобождения – и дождалась. Так что в Германию мы поехали вместе и задание Коминтерна, хоть и частично, но выполнили.

– Почему частично?

– Кое-что из драгоценностей полицейские нашли и, конечно же, конфисковали. Ссылки на то, что это бабушкино наследство, не помогли, как не помогло и заявление о том, что это театральный реквизит. Но главное – письма и инструкции Ленина – мы довезли.

– Тем более непонятно, почему вы заняли враждебную позицию по отношению к ВКП(б) и СССР, – рубанул следователь.

– Я? Враждебную? – изумился Платтен. – Да ни за что на свете! Хотя не скрою, что введение НЭПа я рассматривал как предательство интересов революции. Когда в 1927-м взялись за Зиновьева, Каменева и Троцкого, а позже и Радека, я выразил свое категорическое несогласие, так как хорошо их знал и не мог поверить в то, что они предали интересы рабочего класса… И в этом была моя ошибка, – после паузы закончил он.

Судя по всему, следователь оценил это добавление, потому что вопросы о Зиновьеве и полученных от него контрреволюционных заданиях формулировались значительно мягче. Платтен говорит, что подобного рода заданий не получал, с Зиновьевым общался как с руководителем Коминтерна и, к сожалению, недооценил значение борьбы ВКП(б) с эсерами и меньшевиками.

– А теперь вы оценили значение и необходимость этой борьбы? – сделав ударение на слове «теперь», чуть ли не подсказал следователь ответ на это вопрос.

– Да, – все понял Платтен, – теперь я считаю, что всякая борьба против партии должна немедленно привести в лагерь злейших врагов революции. Но в период 1926–1928 годов во время дискуссий я допускал ошибки троцкистского характера. И в этом признаю себя виновным.

Считая, что эта сторона деятельности Платтена освещена достаточно ярко, следователь оставляет тему антипартийной деятельности и подбирается к нему с другой стороны. Протокол от 21 февраля 1939 года начинается с совершенно неожиданного вопроса:

– Хранили ли вы у себя на квартире какое-либо оружие без соответствующего разрешения?

– Да, вплоть до июня 1937 года без всякого на то разрешения я хранил дома маузер, который был изъят при аресте моей жены. В этом я признаю себя виновным. Но должен сказать, что ранее на это оружие я имел соответствующее разрешение.

– Следствию известно, – припечатал следователь, – что ваш маузер предназначался для совершения террористических актов над руководителями ВКП(б) и советского правительства членами троцкистско-террористической организации. Дайте по этому вопросу правдивые показания!