Александр Коломийцев - Эллада

На перекрёстке Анаксимандр остановился, раздумывая, какой путь избрать. Впереди, позади домов виднелся скальный обрыв Рыночного холма, цель сегодняшнего путешествия. Подумав, свернул направо, на узкую уличку. Уличка выглядела совсем уж затрапезной. Изгибалась, петляла. Если бы два рослых мужчины встали поперёк неё, и вытянули руки, непременно бы коснулись пальцами домов. Здесь его опять поджидало небольшое и не очень приятное приключение. У калитки, рядом с неказистым домишком стоял голопузый малец и самозабвенно ковырялся в носу. Надув щёки, Анаксимандр скорчил страшную рожу. Малец вынул пальчик из носа, с изумлением воззрился на придурковатого дядьку. Из калитки выскочила простоволосая баба с круглым плоским лицом, в хитоне цвета золы и с широкогорлым горшком в руках. Выплеснув в зловонную лужу помои, дёрнула мальца за руку, повлекла за собой во двор. Вытирая мерзкие брызги, достигшие бороды, милетянин негодующе воскликнул вслед:

— Поосторожней, уважаемая!

Бабе некогда было вступать в перепалку, огрызнулась из-за калитки:

— Рот не разевай, деревня!

Оставалось удивляться, почему человек, попадая в незнакомое место, держится так неловко и неуверенно.

Анаксимандр понял, что заплутал, вернулся назад, и, пройдя до следующего перекрёстка, свернул на другую, более широкую, чем та, на которой с ним обошлись так невежливо. Эта улица называлась Ламповой. Здесь и вправду имелись многочисленные лавки и мастерские ламповщиков. Зачастую и то, и другое совмещалось, а по помоям, разлитых посреди улицы, можно было догадаться, что здесь же находятся и жилища мастеровых. Зато прохожих на боковой уличке оказалось значительно меньше, чем на Портовой. Желая перво-наперво побывать у знаменитого источника, Анаксимандр ещё раз повернул и взошёл на холм по Панафинейской улице. Прежде, чем пройти на площадь, свернул влево, к Девятиструйному источнику. По обеим сторонам прохладного вестибюля, по которому неторопливо прохаживались вальяжные горожане, чьей главной заботой являлась умная беседа с образованными людьми, ограждённые мраморными плитами, располагались бассейны. Из девяти львиных голов в бассейны струилась прозрачная влага. Вот оно, чудо чудное. Не по воле богов, а стараниями человеческого разума и рук, вода, преодолев десятки стадий по терракотовым трубкам, прибыла в место, назначенное смертным. Таких рукотворных водопроводов во всей Элладе, да что в Элладе, во всей Ойкумене, только два. Один на Самосе, второй в Афинах. Стараясь не привлекать внимания, Анаксимандр подошёл к парапету, черпнул горстью холодную влагу, поднёс ко рту. Вода показалась вдвойне вкусней.

Торговля закончилась. Места ларьков заняли ристалища. Тут, на потеху зрителей бились насмерть бойцовские петухи и перепела: наскакивали друг на друга, от ударов клювами и когтями летели перья, брызгала кровь. Кукареканье и клёкот мешались с азартными воплями. Там метали кости, бросали бабки. В тени портиков, центральной, южной галерей расхаживали степенные, благовоспитанные афиняне, одетые в дорогие пеплосы, разнообразных расцветок, вели неспешные беседы. Его дорожный гиматий, несомненно бросался в глаза. Виды города, в котором так стремился побывать, увлекли, и костюм был забыт. Анаксимандр пересёк площадь, приблизился к широким ступеням. Внизу располагался круглый Толос, четырёхугольный Булевтерион — пристанище известного во всей Элладе Совета пятисот. Правее красовались храмы, святилища. Серенький, затрапезный порос [9] Известковый туф, добывавшийся в Пирее. уступил место праздничному белоснежному мрамору. Как, должно быть, радостно находиться в этих прекрасных зданиях. И законы здесь разрабатываются на пользу всем гражданам, справедливые законы, иначе и быть не может. Не зря на Афины взирают все свободолюбивые эллины. После праздников не только Акрополь посмотрит, и в Булевтерий заглянет, поди, не прогонят. Говорят, всякий афинянин может свободно присутствовать на заседаниях Буле и слушать, как готовятся законы. А он гражданин союзного города и всей душой с Афинами. Посмотрит, послушает, будет о чём поговорить с Левкиппом. Философ охоч слушать бывалых людей, путешествовавших по разным странам, особенно тех, которые не только про цены говорят, но и про местные обычаи, государственные установления и всякие редкости. Радостные предчувствия распирали грудь Анаксимандра, но пришла пора подумать и о пристанище. Прежде, чем покинуть агору, прошёлся по галерее.

На Центральной галерее, на том конце, где располагалось здание гелиэи, поругивали некоего Перикла и нахваливали Фукидида. Поминали недобрым словом законы «графе параномон», дававшие много воли черни. Возмущались введением платы гелиастам и раздачей театральных денег голодранцам.

— Теперь в темноте, до зари в театр бежать надо, иначе и сесть негде, бездельники все места займут. Им какие заботы? Да они с вечера придут, спать на лучших местах завалятся. Им какая разница, где ночевать? А порядочные люди принуждены на дурных местах сидеть.

Кто такие «они», собеседники понимали без уточнений.

— Спросить бы этих самых народных благодетелей, кто литургии исполняет, кто актёров поит, кормит? Нешто горшечники да свинопасы?

В другой группе рассуждали о нравственности.

— Да как же так, платить за государственные дела? На то они и государственные, чтобы их лучшие люди из одной заботы об Отчизне безвозмездно вершили. За деньги и рабыню для утех купить можно. Подобия не наблюдаете? Вот к чему приведёт плата судьям, к безнравственности, всё продаваться будет. Судить да государственные дела вершить могут только граждане, коим деньги за это не надобны. Голытьба, тут уж без сомнения, таким законам и рада. А что, сиди себе день-деньской, в носу ковыряйся, тебе ещё за это и деньги заплатят, и работать не надо. Да они все в гелиасты попрут. Кто работать интересно, станет?

— Прав ты, Архилох, только низкие люди могут требовать плату за государственную службу. Да я со стыда сгорю, если приму эти презренные два обола.

В следующей группе хвалили Эсхила за «Евмениды».

— Хорошую трагедию Эсхил написал. Главное, вовремя. Что благословенная Афина сказала? Вот ответ нашим народолюбцам. Отвернётся от нас премудрая Тритонида, как жить станем? Пропадём.

— Нашим народолюбцам и горя мало. Им лишь бы на Пниксе покрасоваться, — фраза закруглилась в бессильной злобе: — Вожди народа…

В голосах не было азарта, словно собеседники, в чём-то потерпевшие поражение, не надеялись одержать победу, а обсасывали привычную тему, когда мнения известны, реплики ожидаемы, и лишь хочется отвести душу. Но не все ругали новые порядки, в конце галереи слышались другие речи.