Олег Суворов - Закат империи

— Через два дня состоится диспут.

— Знаю, — коротко бросил Альбин. — И кто будет выступать на нём с нашей стороны?

— Ты, благородный сенатор!

Крупные, рельефные черты лица Альбина исказились таким удивлением, что Боэций поспешил добавить:

— Я не сумел уговорить Бенедикта Нурсийского, а Иоанн I, как ты знаешь, находится в Константинополе, так что времени искать нового проповедника просто нет.

— Но какой же из меня богослов...

— Об этом не беспокойся, ибо я уже приготовил для тебя основные тезисы, с которыми ты вполне успеешь ознакомиться. — Боэций подошёл к столу, взял в руки свиток и передал его Альбину. Тот нерешительно развернул его, пробежал глазами, а затем вскинул взгляд на Боэция.

— И всё же, почему я? Почему не принцепс сената, который известен своими учёными сочинениями? Почему не ты, который является первым философом королевства?

Боэций затруднялся ответить, зная, насколько горд и самолюбив его собеседник. Данный диспут должен был состояться против воли Боэция, поэтому он хотел придать ему как можно меньшую значимость. Что такое догматический спор сенатора с арианским священником? Не больше, чем дворцовое развлечение... Но если в этом споре примут участие первые люди королевства — глава сената или magister officiorum, тогда он наверняка будет иметь самые грандиозные последствия. Но как объяснить это Альбину, не затрагивая его амбициозности? Сенатор славится своей отвагой, что ж, тогда есть смысл апеллировать именно к ней...

— Видишь ли, благородный Альбин, — после некоторый паузы снова заговорил первый министр, — в случае неблагоприятного исхода этого спора моего влияния и влияния главы сената может хватить на то, чтобы избавить от наказания одного из его участников... Но кто спасёт нас самих, если мы вдруг разгневаем готского короля? Он и так сейчас достаточно раздражён тем поистине императорским почётом, который был оказан в Константинополе делегации Иоанна I. До меня доходят слухи, что готовится королевский эдикт о полном запрете нашей литургии. Конечно, это может оказаться только слухами, и всё же в такой ситуации нам надо быть достаточно осторожными и тщательно продумывать свои поступки.

— Прекрасно! — гордо блеснув глазами, воскликнул Альбин. — Если дело идёт об опасности, то я, разумеется, согласен. Единственное, чего я опасаюсь, так это отсутствия всякой привычки к учёным диспутам...

— Обстоятельства не всегда потворствуют нашим привычкам, а потому мы должны быть выше своих привычек, чтобы суметь возвыситься над обстоятельствами. Впрочем, по-видимому, соперник у тебя будет не слишком силён... Вчера мне стало известно, что в город прибыл епископ Тичина.

— Магн Феликс Эннодий, твой дальний родственник?

— Совершенно верно. И поскольку он не явился ко мне с визитом, я полагаю, что в Равенну его пригласил Кассиодор. Более того, я почти не сомневаюсь, что эдикт о запрете католического богослужения готовится именно в недрах королевской канцелярии.

— В таком случае и у меня для тебя есть одно предложение.

Пока сенатор Альбин произносил эти слова, Боэций задумчиво вращал перед собой глобус, стоявший на специальной подставке, поэтому и не смог увидеть того странного, пожалуй, даже коварного выражения, которое непроизвольно проскользнуло в хмуром взгляде его собеседника.

— Я слушаю тебя.

— Необходимо направить к Иоанну гонца с предложением переговорить с Юстином или Юстинианом о подготовке вторжения в Италию. Пусть они воспользуются тем возмущением римлян, которое вызовет запрет на отправление обрядов нашей святой церкви! Сколько ещё можно терпеть владычество этих проклятых готских варваров!

Боэций вздрогнул и непроизвольно оглянулся по сторонам. Если бы слова, призывающие к государственной измене, мог услышать кто-то посторонний, то... Он быстро обошёл близлежащие покои, а затем, не найдя никого из рабов, приблизился к сенатору, смотревшему на него с откровенной усмешкой.

— Тебе, видно, не терпится поскорее переправиться в лодке Харона на тот берег Стикса, с которого уже не возвращаются, раз ты предлагаешь мне такой безумный план? — звенящим от внутреннего напряжения голосом тихо спросил он, опершись обеими руками о край стола и сверху вниз глядя на Альбина.

— А ты называешь безумием восстановление той величайшей в мире империи, которую столько веков создавали наши доблестные предки?

— Империи создаются именно доблестью, но никак не предательством, которое таится в твоих речах.

— Предательство по отношению к врагам называется военной хитростью!

Они обменялись напряжёнными взглядами, после чего Боэций выпрямился и шумно вздохнул.

— Я, пожалуй, действительно направлю гонца к Иоанну, но не за тем, о чём ты только что говорил... Пусть приложит максимум усилий, пусть идёт на любые подкупы и обещания, но он должен непременно убедить Юстина прекратить гонения на ариан. Только это сможет спасти римлян Остготского королевства от таких же преследований со стороны Теодориха и сохранить мир и спокойствие.

— Позорный мир и шаткое спокойствие!

— Но это лучше массовых кровопролитий и жестокой резни...

— Во имя свободы и могущества Римской...

— Нет, — резко перебил Боэций, — я чувствую, что ты не сумеешь сдержать себя и своими речами на диспуте вызовешь именно то, чего я больше всего опасаюсь. Верни мне мой свиток, и пусть догматы нашей религии отстаивает принцепс сената.

— Как угодно, — холодно сказал Альбин и резко поднялся с места. — Но боюсь, что твои pia desideria [22]произведут на свет гораздо больше несчастий. Ex oriente lux! [23]

После его ухода Боэций принялся взволнованно прохаживаться по залу. Мысль о надвигающейся катастрофе не давала ему покоя. Хватит ли у него сил, чтобы её предотвратить? Гонец... Да, необходимо написать Иоанну и получить от него обстоятельный ответ о настроениях, царящих в Византийской империи. Но кого послать, ведь в таком деле нельзя доверять почте. Этот человек должен быть хитёр, ловок и отважен, поскольку ему предстоит проделать длинный и небезопасный путь. Более того, необходима уверенность в том, что он ещё захочет вернуться обратно. Кирп? Но сириец не отличается мужеством, да и под силу ли ему проделать верхом такое расстояние? Тогда кто же?

Перебрав в уме всех своих слуг, Боэций вдруг вспомнил о той истории, которую ему вчера рассказал Максимиан. Этот беглый конюх ради рабыни-иберийки пошёл на такие безумства, которые могли стоить ему головы. А что, если выкупить эту рабыню у её нынешнего хозяина и подарить её ему по его возвращении из Константинополя? Что может быть сильнее любовной страсти, да ещё отягощённой ревностью? Никакое золото или даже страх смерти не сравнится с подобным стимулом... Да, и ещё надо переговорить с Симмахом. Придётся старику по примеру своего знаменитого предка снова выступить в защиту истинно римской веры. Только теперь такой верой считается не многочисленный пантеон богов во главе с Юпитером, а догмат о единосущей природе Троицы...