Александр Кутыков - Берега светлых людей

Сарос снял с себя шлем и резко пронзил кривыми бычьими рогами воздух над головой. Это означало, что стеречься надобно даже здешних высших сил, даже самих небес!.. Толпа ухнула, но, памятуя об осторожности, принялась бесшумно устремлять острые мечи вверх, повторяя жест вождя, его героический вызов. Коль на выкрики и вопли наложен запрет, каждый боец готского войска старался душевней ахнуть раскрытой пастью. На Сароса смотрело несколько тысяч белых, решительных глаз. Он, широко расставив ноги, стоял, как истукан, упрямо и вызывающе глядя в небо.

Понемногу влажный ветер с моря успокоил немую толпу. Люди стали расходиться и укладываться. Гвардия возле недвижно усевшегося на землю Сароса ждала распоряжений, потом поняла, что сказано в общем-то всё. По рядам повалившихся на землю воинов побежали посыльные — набирать в оцепление добровольцев. Люди готовы были для дела на всё, что требуется, — отходили от дымка первых кострищ, обмякших, почерневших коней тянули за поводья и с готовностью вставали в строй. Гвардейцы смотрели на серые лица, шатающиеся стати и совсем немногих брали с собой.

Туманный вечер долго напряжённо белел в темноте. Дымок стлался над распластавшимися, беззвучными телами впавших в забытье долгожданного сна лохматых солдат. Гвардейцы, растирая влагу тумана на лицах, стояли на лесных опушках и буграх овражков, перед полем вслушивались и вглядывались в ночь.

Луна плыла в неиссякаемых небесных потоках. Она утихомирила землю, стянула все ветра-опахала на себя. Ночная тишь в Приазовье удивительна. Всё вокруг поддалось её очаровательному оцепенению — кроме разве что степных волков. Степной край мирно спал...

Обняв шею чуткой кобылицы, гвардеец озябшим носом вдыхал тёплый дух её гривы. Охраняя сон товарищей, радовался соратникам, выехавшим недалеко на поляну и разговорившимся. Он подносил ладони к своим щекам, жарко дул в оплетённую всклокоченной гривой шею лошади — та переступала ногами и низко склоняла голову. Гвардеец ёжился от холода, вспоминал тёплую землянку в заснеженном лесу...

Утром туман сгустился ещё плотнее. Воины со стоном поднимались с сырых лежбищ, пробирались по просыпавшемуся лагерю к окраине, брели вниз к морю. Навстречу им поднимались угрюмые гвардейцы — стягивались на отдых в загудевший лагерь. Отоспавшиеся солдаты про себя благодарили их за покой этой ночи, ловили тёплые брызги низких волн ещё почивавшего моря, плескали на лица солёную влагу, искали над горизонтом вялое, будто неживое, солнце.

Сарос ходил по биваку, сам заводил беседы с бойцами, определяя, сколько времени потребуется для отдыха. Лично объехал сменившееся оцепление, после растолкал спящего Стемида и долго беседовал с ним наедине.

Через четыре дня снялись со стоянки и быстро двинулись на полдень — к легендарному Боспору Киммерийскому. Сутки спустя к шумной кавалькаде подъехала дюжина смельчаков неизвестного халанского племени и на малопонятном языке поинтересовалась, в чём дело. Роальд ответил за Сароса, что они — друзья Лехрафса. Халаны, видимо, хорошо знали своего царя, сразу поняли, о чём речь, и, указав дальше на юг, стремительно помчались прочь — и от союзников, и от гудящего моря.

Ещё через день, сметаемые неимоверно могучим и совершенно беспрерывным западным ветром, подъехали к селению, окружённому мрачной стеной из чёрных, как смоль, брёвен.

— Это их главный город! Я уверен, и Лехрафс здесь! — обретший в голосе твёрдость заявил Роальд.

Готы, готовые ко всяким неожиданностям, разбили лагерь чуть восточнее града, за жиденькой рощицей, надеясь защититься ею от уже дурманившего ветра. Часовые со стен видели, как со дня на день ожидаемое превеликое войско рассредоточилось в рощице напротив их убежища, как отдельные всадники сновали по низине, поднимались к копям высоченного холма. Ни о чём не ведавшие землекопы и носильщики бросали лопаты, кирки, кули и разбегались прочь.

Сарос понял сразу — это мирное место, где всё и вся заняты своим делом.

Готы вокруг вождя громко спорили: разбежавшиеся людишки копали братскую могилу или большущий колодец?.. А что это за городьба эдакая, от коей аж досюда тянет хвойным духом и смолой?..

Ждать какого-либо отклика пришлось довольно долго. Гвардейцы уже шутливо советовали Саросу подпалить сию поленницу. Конунг улыбался и отвечал, что полымя станется чересчур превеликим — уж больно заслон широк и высок, даже моря отсюда не видно!..

Наконец город соизволил открыться. Часть стены гулко отвалилась, соединила берега овражка; на мосту объявились семь разодетых в железо всадников. К ним выехал Роальд — также в сопровождении шестерых гвардейцев. Хозяева и гости съехались, поговорили, после чего Роальд послал за Саросом. Когда конунг прибыл, плотно окружённый большой группой готов, старший из хозяев учтиво пригласил его в город. Готы, осмотревшись ещё раз, повлеклись приглашением.

На откинувшиеся сходни навстречу делегации готов вышли три восхитительно стройные красавицы. Девица по центру с большими, немного испуганными василькового цвета глазами держала в руках на белоснежном, расшитом полотенце каравай хлеба с полной солонкой.

Сарос со товарищи, не ожидая препон так сразу, чуть не сбили с ног ровно посреди дороги вставших прелестниц, но, к счастью, вовремя осадили коней. Стихнув, помешкав, готы вопросительно глядели в спины краем проехавших семерых провожатых, с недоумением любовались хрупкими красавицами, застывшими прямо под фырчащими мордами коней. «Мужики зовут, а бабы не впускают!?» — подумалось гостям.

Молодица с васильковыми глазами чуть-чуть приподняла краюху, сама краснея от замешательства гостей и пытаясь улыбнуться. Глаза её тревожно искали главного из пришельцев.

— Тебя ищет! — сообразив в чём дело, повеселел Стемид, выталкивая Сароса вперёд.

Конунг склонился с лошади к девице и громко спросил:

— Ты что, с длинной дороги прямо здесь меня покормить задумала, берёза весенняя?

В глаза ему бросилось, что и эта с хлебом, и две её более возрастные, приветливые спутницы увешаны золотыми побрякушками от маковок до краёв длинных до земли подолов.

Девушка держала на вытянутых руках хлеб и, казалось, не дышала. Женщины рядом белозубо улыбались, что-то напевали и пританцовывали. Сарос догадался, что это местный ритуал, и протянул руку дабы подхватить хлеб. Но девица вдруг прижала каравай к себе.

— Что за игры? — Сарос резко выпрямился в седле, оглядел своих, потом городских зевак, собравшихся и расшумевшихся в рамке ворот, грозным ястребом навис над прекрасной девушкой. Она же вновь приподнимала хлеб, но кивком головы показала гостю, что надо бы спешиться чести ради.