Александр Кутыков - Берега светлых людей

Взяв рюкзачок и фляжку, мужчина под крики и проклятия, глядя себе под ноги, пошёл дальше в прошлое. Люд всё так же притягивался его появлением и бесцеремонным шествием по запретной зоне. Возмущение продолжалось. Правда, заметно стало некоторое разрежение зрителей на берегах. Голоса сделались не только реже, но и чище. Века в обратном порядке наступали более давние.

Решив, что это времена его прадедов, мужчина задумался о своей судьбе. Если дорога назад также подвластна ему, то таким темпом, учитывая припас в рюкзаке, он далеко не уйдёт. Нехорошо — что увидит он, что расскажет своим?.. Там, в настоящем, ждут от него интересного рассказа о том, что было на Руси век-два назад. Рассказа не из книг, а очевидца...

Путешественник стоически шёл вдоль рядов персонажей отшумевшей жизни почти вплотную к невидимому барьеру, пытливо заглядывал в лица, в глаза в поисках понимания. Когда фляжка в рюкзаке — взгляды за чуром смешливы, злы, пристальны, спокойны, обычны — будто бы даже живы! И уста попадаются такие речистые! Когда фляжки с собою нет — все уподобляются истуканам.

Вот один парень из потусторонней толпы кажет язык, строит рожи, забегает вперёд и вновь разевает вполне вроде живую пасть. Но вот глаза весельчака грустнеют... В чём, интересно, причина?.. А, понятно: парень в углу сучит руками в две призрачные стены — нет ему хода ни к высохшему руслу времени, ни вслед за бредущим вдоль берега чужаком. У каждого оказывается и здесь свой предел.

Мужчина остановился, поставил рюкзак возле ног. Лик застывшего в числе остальных парняги того повеселел. Казалось, сейчас он всё чувствует... Мужчина с поклажей своей вернулся к нему и прошёлся рядом — «оживший» паренёк вновь дурашливо разинул пасть.

«Что ж ты такой дурак-то? Я сколько шёл — таких ещё не было», — серьёзно проговорил мужчина.

Парень потупился, будто бы что-то поняв, смотрел на рядом с собою стоящих, молчал со стыдом.

«Он — немчура», — указывали на него пальцами современники.

Мужчина поклонился за пояснение народу и было направился далее. Немой печально облокотился на чур и захлопал горестно пастью. Тогда путник достал фляжку, слил немного содержимого в пробочку и, подойдя к гримасничавшему чудаку, плеснул в разъятый непроизносимыми словами рот.

Парень прямо-таки ввалился в запретную зону! Встав как вкопанный, ошалело таращился по сторонам.

«Вот это да! — произнёс мужчина. — Иди-ка назад!» — Он махнул рукой, указывая чудаку направление.

Но немой обратно войти не смог. Не очень, видимо, заботясь об этой неувязке, он побежал прочь — и от своих, и от путешественника. Последний вдруг почувствовал жгучую ответственность за кривляку, рванул за ним, на ходу пытаясь постичь фокус с чудо-водицей.

Крики путника и людей с берегов не трогали чудака — он на бегу вертелся между берегами и корчил всем рожи.

Вновь поднялся гомон — громче и яростней прежнего. Весь этот странный мир не на шутку рассердился. Продвигаться вдоль берега потусторонние человеки не могли, зато криками они передавали весть о злодеянии путешественника. Далеко впереди выросли две ужасно вопившие стены...

Мужчина готов был сквозь землю провалиться, собрался уж возвращаться, мечтая стать невидимым для тьмы возбуждённых людей. Но, подумав, решил: раз выпала такая честь, раз уж оказался в этих местах, несмотря на ошибку с парнем, должно двигаться далее.

Он отпил из фляжки глоток — и неожиданно словно облаком воспарил над всей округой, зависнув над головами смолкшей толпы. Существа потеряли его из виду, скоро забыли о нём и разбрелись по своим логовам, ставшим для них непреходящими, вечными.

Мужчина заметил, что тело его раздалось и как бы поредело плотью. Теперь он способен был пролететь над одним берегом и над другим — только вот ни в прошлое, ни назад, в настоящее, двигаться не мог.

«Сумею ли я, такой дряблый, распухший, пошевелиться и глотнуть из фляжки? Где она?» — забеспокоился мужчина.

Беспокоился он напрасно: водица и превращение, с ней связанное, не сказались на его двигательных способностях. Второй глоток — и желание вновь оказаться в своём теле беспрепятственно исполнилось.

Без всякого зова подошёл немой. Он ничего не помнил, он забыл, как оказался в безвременье...

Совершенно не зная, как ему помочь, мужчина подвёл его к чуру — к тому же самому месту, где случился переход, — раздражённо из фляжки брызнул на спину скулящему чудаку и толканул восвояси.

«Ай да водица! Чудо, а не водица!»

Парень понёсся восвояси быстрее зайца. Его встречали, расспрашивали все наперебой, а он лишь махал руками да мычал...

«Отнеси-ка меня, водица, к истоку твоему, но чтобы сумел я обязательно возвратиться домой!..»

Вроде ничего и не изменилось... Да только очутился мужичина в чистом поле, вокруг коего леса, поля да рощи. Сзади — просека и тонкая дорожка — ровно струйка из речного песочка пробивается. А землица под ногами влажная и совсем не пыльная — самобытная какая-то...

Тусклый свет... Хаты чернотой зияют... Говор возле них до того тихий, что кажется, будто моровое поветрие тут разгулялось, и сейчас полуживые люди повываливаются из изб, чтобы встретить смерть на Свету Божьем...

Реки нет. И ни намёка на берега. И никаких преград любым путям-направлениям. И звона в голове не слышно...

Мужчина перепрятал фляжку на груди и пошёл настороженно к чёрным избам. В мертвенном свете видится всё. Что-то тут не так... Чувства врать не станут...

В тусклом отблеске усталого солнца встретили его обитатели селения, говорили с ним, слушали, не понимали, но ничему особо не удивлялись.

Староста поклонами и жестами позвал чужака в гости, усадил за стол, в выдолбленной миске подал кусок запечённого мяса, показавшегося поначалу пришельцу бутафорским, несъедобным. К снеди пододвинул два колышка — прибор, стало быть, чтобы управляться с угощением. Мясо то с виду напоминало говядину, но не пахло и вкуса не имело.

Гость вертел головой — почему не входят остальные? И староста переживал отчего-то, вопросительно глядел на жующие скулы необычно одетого гостя. Переживания обоих исчезли лишь тогда, когда на диковинного человека стали приходить смотреть другие селяне. Косились на старосту, кротко рассаживались на дубовые лавки.

Постепенно все обитатели собрались пред очами вяло насыщавшегося гостя. Тихо спрашивали они друг друга о чём-то, делились мнениями, бросали несколько вопросительных слов пришлому мужчине и, не дождавшись понимания, недовольно отставали.

Гость разглядывал лица окружающих — сплошь мужские! — подмечал незамысловатость черт древних ликов, весьма отличавшихся друг от друга. Будто не было меж их носителями никакого родства, будто собрали человеков сих из совершенно разных, удалённых на большие расстояния сел.