Сергей Удот - Морской наёмник

— Так ты продолжаешь держать меня за труса, немчик-перчик? — обернул разгорячённое, изрядно уже чумазое лицо Джорджо.

Михель ни секунды не сомневался, что пороховая копоть оставила на нём самом столь же веселящие разводы.

— Джорджо, оставил бы ты эти глупости. — Момент для демонстрации миролюбия был явно неподходящим, зато для примирения в самый раз.

— Нет, ты ответь! Или лучше скажи: обратно потопаешь со мной — займём первоначальные позиции?

— Джорджо, ты не трус, ты самый безумный храбрец из всех, кого я видел, и я не трус, но посмотри, что там творится. На нашей исходной позиции обосновался добрый десяток шведов, и отдавать её они никому не собираются.

Действительно: шведы опомнились и, переменив фронт и использовав свои параллельные шеренги ровно две гигантские челюсти, намертво вцепились в хвост роты и мотали-трепали его теперь без всякой жалости. Михель с ужасом подумал, что было бы, если б он и его друзья замешкались и не поспешили за Джорджо.

Быстренько прикончив всех не успевших убежать или сдаться в плен, шведы обратили самое пристальное внимание и на их группу. Главное, у самих офицеры наличествовали, а среди нас только один капралишко затесался; да и то больше визжал, чем давал дельные советы. Решили кучно отходить к лесу, а там уж кому как повезёт. Организованная часть явно в чащобу не сунется. Джорджо и здесь свою итальянскую браваду демонстрировал — отступал последним, почти под носом у шведов. Михелю поневоле, чертыхаясь, приходилось его поддерживать. Пару раз Джорджо — так, мимоходом, как и случается в подобных переделках сплошь и рядом, — спас Михелеву шкуру от лишних дырок. И Михель постарался не остаться в долгу.

Фокусируя урывками взгляд на гибкой ладной фигуре красиво, а главное, расчётливо целенаправленно передвигавшегося — то появляющегося, то исчезающего в новых клубах дыма — Джорджо, Михель тоскливо вздыхал:

— На кой дьявол нам эта дурацкая дуэль? Жалко ведь будет срубить такого вояку.

Вот и загляделся однажды, вернее, зазевался. Произошло же что-то, привлёкшее всеобщее внимание: сзади зашумели тревожно-радостно. И Джорджо заорал вдруг с непередаваемым итальянским акцентом:

— Кавалери! Кавалери!

И сразу толчок, жёсткость сухой земли, ничуть не смягчённой жидкими, перепутанно-вытоптанными колосьями, ужасное жжение в плече и стремительная атака холода на все другие члены.

«Интересно, чья она, кавалерия? Ежели шведская — всем конец...»

Джорджово лицо, приближаясь, почему-то расплывается всё больше и больше, вопреки здравому смыслу.

«Добьёт или бросит? Вот подфартило-то гаду, а мне нет. И наши не увидят за дымом, что и как, и не отомстят. Дай им Бог со своими бы успешно совладать...»

Из адовых хлябей, немыслимых толщей меж гладью жизни и дном окончательного выбытия, сознание кашалотом рванулось вверх. Словно сбросили с китобоя некую приманку, аппетитно-пахучую, и она своим видом, цветом, запахом придала серьёзной рыбине безрассудство оголодавшего малька. А ведь подвсплывёшь, высунешь нос из укрывища — тут-то тебя за жабры да на солнышко...

— Водил жареной курицей под носом — без толку, а как только поднёс стаканчик — сразу и ожил.

— А я, понимаешь ли, подумал, что это меня уже в преисподнюю сволокли и на сковородку швырнули. А как хлебной пахнуло, тут уж точно понял: на земле покудова. На земле! Ведь на небе, как и в преисподней, подобного продукта отродясь не гнали. И взалкал, разумеется.

— Сам ты дурик, Джон Ячменное Зерно, — скривился Джорджо, ровно зубы заломило. — Это ж настоящая граппа [53] Граппа — итальянская виноградная водка. , и один лишь Всевышний ведает, скольких трудов мне стоило её заполучить. Ведал бы о столь вопиющем твоём невежестве по части спиртного — сам бы вылакал. А тебе, милый, водицы из гнилого бочага зачерпнул бы.

— Ну уж нет, хлебай сам из болота. А мне давай скорее свою граппу-мраппу.

Из пелены, рядом с гримасничающей итальянской рожей, возникло несколько озабоченное лицо Гюнтера, и Михель подмигнул ему: мол, всё в порядке.

— Лакай скорей божественную субстанцию, а то вон дружки твои уже косятся насчёт самим выхлебать. А потом и меня на закуску построгать, — заявил Джорджо как можно громче. Явно не для Михеля. Паршивый итальяшка снова пёр на рожон, алкая неприятностей и приключений.

Гюнтер, не зная как обращаться теперь с Джорджо — всё ж таки спаситель, — посоветовал ему только ferociam exuere [54] Ferociam exuere (лат.) — «умерить ярость». , справедливо полагая, что латынь и ломбардский — из одной купели. Джорджо и правда, наморщив лоб, протянул, что вроде знакомое что-то, однако в таком итальянском нашёл tocco di tedesco [55] Tocco di tedesco (итал.) — «что-то немецкое». и зацикливаться на этом не стал. Гюнтер сплюнул втихомолку, на том и угомонился.

— Только попробуй, схлестнись с кем-нибудь, я ведь когда-нибудь встану, — прошипел Михель.

— Ты вот сначала встань... Ну так ты пьёшь? Или мне стакан плеснуть вверх и пусть ртами ловят? — Джорджо уже и свободную руку под шею подложил, приподнимая Михеля для удобства употребления.

— Я, конечно, вмажу, — облизнул враз пересохшие губы Михель. — Только ты сначала досчитай до семи: все ли здесь?

— Да что с ними сделается, с железными дружками твоими? Хотя лучше бы они были из золота, ну или из серебра на худой конец. Вон даже Хрым-нога, — Михель не смог сдержать улыбки при такой грубоватой характеристике несчастного Маркуса, — поодаль переминается и думает, как бы хорошо водочкой — да на его покалеченный пальчик. Чтоб и снаружи, и внутри обмыть.

Михель отпил ровно половину из поднесённого, затем отрицательно мотнул головой: убери.

— Что, уже с плевой порцией совладать не можешь? — притворно удивился Джорджо. — Али не в то горло забрело?

— Да это для меня... — Михель почувствовал, что ураганно пьянеет, и действительно поперхнулся, отрыгнув мощно рванувшийся из желудка спиртной дух, — ...капля в море. Просто я хочу, чтобы ты допил... чтобы ты выпил со мной из одной посуды.

— Я ж, по твоим словам, флорентиец [56] Флорентиец — одно из прозвищ гомосексуалистов. , и пить со мной зазорно.

— Брось ты это. — Михель так и не понял, что же подвигло его на следующие слова, и винил во всём свою слабость после раны да чересчур крепкую, прямо-таки огненную граппу. Иначе бы фигу Джорджо... — Ты прости меня, парень. Поцапался я с тобой по глупости, а сейчас нет никакого желания тебя убивать. Вернее, — тут же неловко поправился Михель, — скрещивать с тобой оружие.

— Ну ты поглянь-ка! Он меня прощает!

— Не прощает, Джорджо, не прощает. Просит прощения. — Михель едва удержался, чтобы не ляпнуть вдогон: «Бери, пока дают, и не испытывай моего терпения».