Сергей Удот - Морской наёмник

К чему Михель выгреб сейчас из закоулков прошлого этого героя военного эпоса? Да к тому, что, по слухам, а их же не ветер разносит, одной из любимых забав Чёрного было вызвать у заказанного и оплаченного пьяного клиента рвоту, а потом своей же рвотной массой захлебнуться заставить. Дело облегчалось тем обстоятельством, что ближе к вечеру половина армии обычно на ногах уже не стояла.

Вот если бы и над Питером подобный фокус произвесть! Но здесь специалист надобен: вот так захрипит удавленник, брыкаться ненароком начнёт — тут и палубный люд набежит. И хочется, и колется...

Осторожно спустив ноги, Михель сделал пару кошачьих шажков к постели безмятежно похрапывающего пьянчужки. Напрасно уверял себя, что ежели уж решился — то действуй! Ноги не несли, словно и в самом деле были покалечены о палубу.

Таким образом — шажок вперёд, пару назад — Михель едва не допрыгался до того, чтобы его застали посреди кубрика живёхоньким-здоровёхоньким. На счастье, Йоста окликнули уже на трапе, и то, как Михель скоренько юркнул в свою постель, видели только гарпунёровы ноги.

Послав кого-то на палубе единожды, а затем, для вразумления, ещё разок, Йост продемонстрировал кубрику и верхнюю половину тела. Внимательно, что-то соображая, осмотрел Питера, затем Михеля. Видно, что-то такое высмотрел на Михелевой роже, но истолковал по-своему:

— Печалишься, что вынужден прохлаждаться, тогда как все прочие в поте лица куют себе денежки? Не тушуйся, с кем не бывает! Как доложил Питер — ещё в то время, когда был в состоянии что-либо докладывать, — от этого не умирают. Отлежишься денёк-другой — и в работу. Считай, что тебе повезло, хотя лично я в гробу видал такое везение. Помру, верно, если без дела проведу пару дней в постели просто так, без девки. Ровно как солдат в армии зачахнет, ежели за день никого не зарежет. Ну ты-то знаешь! — Жалкие остатки бородёнки Йоста затряслись от зычного хохота. Остановился же в некотором изумлении, заметив, что Михель его не поддержал. — Правда ведь?! — Тон гарпунёра неожиданно стал угрожающим, но Михель и бровью не повёл: только смотрел внимательно. Весь его вид как бы говорил: пользуйся, тирань, подгадал же момент, когда я беспомощен. И Йост не выдержал, сплюнул в угол: — Волк ты, ландскнехт! Одинокий. Волком и сдохнешь!.. А зачем я сюда пришёл? Уж явно не с тобой собачиться. За Питером. Боюсь, стравит он обильно, не соображаючи-то. А миазмов тут и без того хватает. Потому пойду-ка, вывешу его за борт да потрясу хорошенько. Пока всё дерьмо из него не выльется. Это ж надо: в открытом море, да так нажраться?! Парни уж хотели Корнелиусу-потатчику ряшку отполировать, да боятся — траванёт, злыдень, всех скопом...

Вечер закончился под сердитое бормотание Питера. Его не только вывесили за борт, но ещё и окатили ведёрком забортной воды, как лучшим эликсиром для протрезвления. Закутавшись во всё сухое тряпьё, кое только мог мобилизовать, он под стук собственных зубов бормотал теперь что-то. Не зло или обиженно, но очень уж надоедливо, жалостливо. Михель даже сплюнул в сердцах втихомолку: вот ведь, не задавил, теперь сам майся!

Над Питером и не смеялся-то никто открыто, так, похихикивали в кулак. В конце концов ополоумевший от его скулежа Йост, который к тому же чувствовал свою вину, послал юнгу на камбуз за грогом, строго-настрого наказав, чтобы кок сдобрил питьё только одной ложкой рома. Однако ж Корнелиус, давний собутыльник Питера, юнгу как-то провёл, а может, и задобрил — у кока для того и для другого самые широкие возможности.

Питер скоренько питьё выкушал и разом согрелся и взбодрился. Глаза заблестели, рот ровно заклинило широкой улыбкой. Йост недовольно крякнул — мол, самому надо было вначале грог испробовать, — и выразительно погрозил Томасу кулачищем. Что он мог ещё сделать? Однако юнга, у которого в отличие от Питера масляными были не глаза, а губы, только отмахнулся. Видимо, угощение стоило возможной взбучки.

Питер же, видя, что его веселье всем ровно кость в горле, решил сменить тактику и заняться покаянием. Показушно бухнулся на колени перед распятием и образом Святого Николая и принялся отбивать бесчисленные поклоны, громко, чтоб всем было отчётливо слышно, шепча слова молитвы.

Михеля, ещё со времён Гюнтера невзлюбившего святош-ханжей, так и подмывало запустить ему в зад сапогом. Прямо руки чесались. Пришлось за пазуху их сунуть да крепко сжать. К тому же под свистящий, бритвой режущий уши шёпот он почему-то едва не заснул. А спать-то ему в эту ночь заповедано.

Питер меж тем так разошёлся, что напрочь отмёл пожелание Йоста: «Чем из себя святошу разыгрывать, пошёл бы лучше Михеля ещё разок осмотрел да пособил бы чем. Теряем ведь работника, притом в самую страду».

Михель, это услышав, решил, что, пожалуй, лучше притвориться крепко спящим. Если Йост всё ж таки уломает Питера заняться всерьёз Михелевой ногой, тревожить его не будут, ведь всем известно: сон — лучший лекарь. Посему Михель смежил веки и приготовился ждать — долго и терпеливо. Этому он хорошо обучился — в засадах и караулах. Заодно надо хорошенько обдумать, что с ноженькой делать, чтоб к утру все поверили, что Михель — инвалид форменный, заслуженный, в суровых боях с большими рыбами покалеченный. Под рукой-то ничегошеньки нет...

Тут же едва не выдал себя, чудом не расхохотавшись. Ведь обувкой в Питера всё ж таки запустили — из самого тёмного угла. Кидальщик оказался косой, к тому же с ручонками явно кривыми: сапог в Питера не попал, зато чуть не смел с переборки иконостас немудрёный. После этого шутить как-то всем расхотелось, и молельщика оставили в покое.

Михелю некстати вспомнился мающийся с похмелья Маркус, которого вырвало прямо в церкви во время святого причастия — и выбежать не успел.

Армия есть мануфактура великая. Основной продукт — покойнички, побочный — покалеченные. Но калечат там хоть и с увлечением, да всё больше грубо, топорно. Как отсекут руку, ногу, так ведь потом обратно не приставишь. Михелю так, конечно, не подходит.

Натти сказывал — брехал ли, правду ли говорил, — будто у «морских братьев» вроде как попадаются лихие ребятишки, что и на одной ноге горазды управляться. Оно, может, и верно, когда у тебя сотня-другая локтей взад-вперёд по палубе да полёта вправо-влево в придачу. Можно и на протезе везде поспеть. А ежели тебя, как любого порядочного ландскнехта, каждый, почитай, божий денёк заставляют — ать-два, ать-два! — порядочную толику немецких миль за спиной оставлять?

Опять уточним задачу: Михелю такая нога надобна, чтобы, увидев её, китобоев прошибли слёзы жалости к несчастному горемыке. Но ежели понадобится — а Михель нутром чуял, что понадобится, — чтобы смог он при этом легко прыгать, бегать, нападать.