Джон Джейкс - Рай и ад. Великая сага. Книга 3

– Но ведь так я все равно буду участвовать в обмане.

– Скажете, что вы ничего не знали, – предложил Тео.

– Мари-Луиза пропала, а я не знаю куда? – (Тео покраснел, осознав всю нелепость такой ситуации.) – Нет. Я должна быть готова признать свою часть вины. – Она немного помолчала. – Но не уверена, что хочу этого.

Мари-Луиза бросилась к ней, едва не плача:

– Ты же знаешь: если Тео сначала поговорит с папой, он наверняка скажет «нет». И будет твердить это, пока ад не замерзнет!

– Мари-Луиза! – изумленно воскликнул Тео. – Благородные девушки никогда не говорят таких грубых слов.

– Но это же правда! Тетя Мадлен, если ты не разрешишь нам уехать, мы никогда не сможем пожениться. Никогда!

Пруденс подошла к ней, чтобы утешить; молодая учительница заметно располнела и ходила вперевалку. А Мадлен думала о том, ну почему именно сейчас, когда Клан, казалось, больше не напоминал о себе и вот-вот должно было начаться строительство дома, на нее свалилась еще и эта головная боль.

Первой ее мыслью было отказать им в просьбе, чтобы обезопасить себя от новых ссор с Купером. Но потом она вспомнила, как Орри рассказывал, через что пришлось пройти Бретт и Билли перед войной, пока он сомневался, стоит ли южнокаролинской девушке выходить замуж за офицера-северянина, и тянул с ответом, заставляя влюбленных мучиться, хотя едва ли что-нибудь другое заставило бы их отступиться.

Мадлен всмотрелась в стоящих перед ней молодых людей. Имеет ли она право отказывать им? Мари-Луиза сказала правду: Купер никогда не согласится на этот брак. Но кто она такая, чтобы судить, насколько подлинны и зрелы их чувства, достаточно ли они осмысленны, чтобы связывать себя священными узами брака на всю жизнь? Разве ее собственная первая влюбленность в Орри была зрелой? Вовсе нет.

– Что ж, возможно, я пожалею об этом, но я ничего не могу поделать со своей романтичной натурой. Даю вам сорок восемь часов. – (Пруденс захлопала в ладоши.) – Можете даже взять мою элегантную карету в качестве свадебного экипажа, – невесело улыбнулась она.

Ну вот, дело сделано. Как же они сияли от ожидания, когда уезжали! Надеюсь, их любовь поддержит Тео, когда он наконец встретится со своим тестем. Ну а мне придется как-то выдержать неизбежный шторм. И отношение ко мне Купера, и без того ужасное, ухудшится еще больше…

…Следующий день. В полдень двое наших чернокожих разгрузили первые подводы со строительными материалами. Когда я пишу это, то смотрю на аккуратные штабеля желтых сосновых досок, обработанных на нашей собственной лесопилке. Возможно, уже следующее Рождество мы будем встречать в новом доме.

Неужели все наконец налаживается?..

– Янки, да еще военный, никогда не станет моим зятем! – прокричал Купер жене, после того как молодой человек произнес свою отрепетированную речь, выслушал в ответ брань и оскорбления Купера и ушел, расстроенный и заметно побледневший. – Я заявлю на него властям! Наверняка есть законный способ признать брак недействительным!

– Только смысла в этом нет, – сказала Юдифь. – Твоя дочь уже провела с ним две ночи в Саванне.

– Во всем виновата Мадлен.

– Некого винить. Молодые люди влюбляются, так бывает.

– Я не отдам свое единственное дитя этому мерзкому саквояжнику! – И со словами, что он заночует в конторе, Купер выскочил из дому.

Около часа ночи Юдифь разбудил стук. Открыв дверь, она увидела на крыльце Купера. Двое знакомых привезли его домой из бара отеля «Миллс-Хаус», где он весь вечер накачивался бурбоном, а потом начал оскорблять какого-то майора и, наверное, получил бы сполна, если бы бурбон внезапно не свалил его с ног.

Без конца извиняясь, мужчины потащили пьяного Купера, от которого разило, как из бочки, наверх, в спальню. Юдифь с лампой в руке шла за ними. Когда джентльмены ушли, она раздела и умыла мужа, а потом сидела рядом с ним, пока он не проснулся в половине третьего. Первые его слова, произнесенные после тяжких стонов, поразили ее:

– Ну и пусть лежит в той грязной постели со своим янки! Двери моего дома теперь закрыты для нее навсегда!

Юдифь, не выдержав, разрыдалась.

– Купер, это уже слишком! – в ярости воскликнула она. – Твои глупые политические пристрастия становятся уже просто смешными. Я отказываюсь разлучаться со своим единственным ребенком и буду видеться с ней, когда захочу.

– Только не здесь! – заорал он. – Я прикажу слугам не пускать ее на порог, и тебе лучше подчиниться. У меня больше нет дочери!

Он отшвырнул одеяло и, поскальзываясь на натертом полу, быстро прошел в ванную, где его вырвало. Юдифь в отчаянии наклонила голову.

Он сидел в дальнем кресле третьей ложи, справа от сцены, специально выбрав такое место, куда не падал свет рампы. Ему не хотелось, чтобы она увидела его раньше времени.

Кровать, где она лежала, была установлена в глубине сцены. Подушка, которой ее должны были душить, упала на пол. Он подметил, как у нее дрогнули веки, что было, конечно, непрофессионально. Белокурые волосы, рассыпанные по плечам, сияли тем чудесным серебристым отливом, который он так хорошо запомнил. Но не потому, что испытывал к ней какие-то нежные чувства. Положив ладонь на левое бедро, он начал растирать поврежденную мышцу, как будто это могло восстановить ее и вернуть навсегда утраченную способность с легкостью прыгать в дуэльных сценах или убедительно играть роли героев-любовников.

– «…сказать о человеке, любившем неразумно, но безмерно…» [45] У. Шекспир. Отелло. Здесь и далее перевод М. Лозинского.

От жары на сцене черный грим Трампа растекался отчетливыми полосками, и его лицо уже напоминало шкуру зебры. Хотя он произносил свои реплики чересчур напыщенно, зрителю в третьей ложе его игра показалась довольно похвальной. Более того, для провинциального театра и сама постановка была бы вполне сносной. Если бы не главная героиня. Для Дездемоны этот вечер был, безусловно, провалом.

Мужчина в ложе вдруг поймал себя на мысли, что трамповский «Отелло» вполне можно было бы вставить в трехнедельное окно в расписании «Нового Никербокера», которое пока оставалось свободным. Только вот ведущую актрису придется заменить, потому что миссис Паркер больше не сможет выступать – никогда. Он сунул руку в левый карман и нащупал то, что нью-йоркские бандиты называли «колечками портовых бродяг», – скрепленные между собой и согнутые под размер пальцев гвозди для лошадиных подков.

– «Я этого обрезанного пса, схватив за горло, заколол – вот так».

Трамп заколол себя бутафорским кинжалом, пошатнулся, потом еще раз, взмахнул рукой, изображая смертельную боль. Мистер Трублад, игравший Лодовико, поспешно крикнул, чтобы спасти сцену: