Бернард Корнуэлл - Несущий огонь

Дождь лил страшенный, потоки стекали с крытых соломой крыш домов и запружали улицы. Иеремия не обращал внимания и разглагольствовал на ходу. Двое дружинников Этельхельма встретили его и провели мимо «Гуся». У таверны он остановился и принялся кричать в открытую дверь.

– Алкатели вина и потаскух! – ревел чокнутый епископ. – Писание возбраняет и то и другое! Покайтесь, презренные сыны Вельзевула! Вы, жрущие вино и трахающие шлюх! Покайтесь!

Посетители в изумлении таращились через дверь «Гуся» на тощего, вымокшего до нитки епископа в его парадном облачении и укоряющего их.

– «У кого вой? У кого стон?.. У тех, которые долго сидят за вином!» [7] Притчи, 23: 29, 30. Таково слово Божье, мерзкие алкающие пропойцы! «Глаза твои будут смотреть на чужих жен!» [8] Притчи, 23: 33. Это в Писании сказано! Поверьте мне: я смотрел на чужих жен, но милостью Божьей раскаялся! Был очищен! Спасен от чужих жен!

– Ублюдок спятил, – буркнул Сердик.

Я не был так уверен. Этому спятившему ублюдку удалось каким-то образом пережить правление Бриды в Нортумбрии. Она христиан люто ненавидела, но Иеремия уцелел в ходе ее кровопролитной кампании против его Бога. У него имелся в Гирууме форт, но он ему так и не пригодился. Возможно, думал я, Брида распознала в нем собрата-безумца, а быть может, почуяла, что религиозность Иеремии не более чем уловка.

Один из дружинников Этельхельма взял Иеремию под локоть и повел куда-то мечущего молнии пророка. Видимо, в дом с горящим очагом. Следуя за ними, мы миновали улицу, где дождь смыл со стен свиную кровь, и вышли на окраину, где стоял на возвышении крепкой постройки главный дом. Вполне добротный, с крутой крышей и толстой кровлей, и достаточно большой, по моим прикидкам, чтобы вместить сотни две пирующих. Рядом с ним располагались конюшни, хранилища и амбар. Эти здания образовывали внутренний двор. На воротах стояли два копейщика в бордовых плащах Этельхельма. Иеремию проводили внутрь. Я сомневался, что нас пустят, да и не желал входить из риска быть узнанным. Зато под крытым соломой навесом у амбара пряталась от ливня группа нищих, и я присоединился к ним. Осви я отослал в «Гуся», а Сердика оставил при себе.

Мы ждали. Сидели на корточках среди скопления безногих, слепых, лопочущих нищих. Одна из женщин, лицо которой сплошь покрывали сочащиеся язвы, подползла к дверям дома, но один из стражей пинком вернул ее назад.

– Вам сказано ждать здесь! – рявкнул копейщик. – Будьте благодарны, что его светлость вам это позволил.

Его светлость? Неужели Этельхельм здесь? Если так, мой приезд в Дамнок – страшная ошибка: не потому, что он может меня узнать, просто его прибытие в город – верный знак скорого отплытия флота, и пока я буду добираться до своих кораблей и воинов, он уже попадет в Беббанбург. Я дрожал от переживаний и ждал.

Дождь стих только за полдень. Ветер еще налетал порывами, но утратил большую часть силы. Из дома вышли две собаки, пошлепали по грязи и лужам, потом задрали лапы у столба. Девушка вынесла двум стражам кружки с элем, поболтала и посмеялась с ними. Поверх намокших крыш домов я видел, как плывет рыбачья шаланда, парус ее туго надувал пронзительный ветер. В далеких волнах отразилось бледное солнце. Погода улучшалась, а значит, флот Этельхельма может выйти в море.

– На колени, эрслинги! – заорал вдруг на нас караульный. – Если у вас есть коленки, понятное дело! А если нет, склоняйтесь, кто как умеет! И постройтесь в линию!

Из дома появилась многочисленная группа. Тут были воины в красных плащах, два попа. А потом я увидел Этельхельма, дородного и добродушного. Он обнимал одной рукой дочь, которая подбирала подол белого платья, чтобы не выпачкать его в грязи. Вид у нее по-прежнему был несчастный, хотя даже это не могло испортить ее нежной красоты. Эльсвит была бледна, лицо без кровинки, а из-за худобы казалась хрупкой, вопреки высокому росту. С другой стороны от нее шел Вальдер, воин моего двоюродного брата. На широкие плечи он набросил черный плащ, под которым скрывалась кольчуга. Шлема не было. За спиной Вальдера топал Хротард, этот пес Этельхельма, и ржал над какой-то отпущенной только что олдерменом остротой. Последним появился Иеремия во всем блеске своего намокшего епископского облачения. Я набрал пригоршню грязи и втер в лицо, потом позаботился поглубже надвинуть на глаза капюшон.

– Подавать нищим – наша обязанность, – услышал я слова подходящего к нам Этельхельма. – Если мы хотим снискать милость Божью, нам следует выказывать милость по отношению к самым обделенным его детям. Когда станешь властительницей Севера, милая, не забывай о милосердии.

– Не забуду, отец, – безжизненно отозвалась Эльсвит.

Я боялся поднять взгляд. Видел сапоги Этельхельма из мягкой кожи, украшенные серебром и перепачканные грязью, видел матерчатые туфли его дочери, прекрасное шитье которых покрывали черные пятна.

– Да благословит тебя Бог, – проговорил Этельхельм, роняя серебряный шиллинг в ладонь моего соседа.

Я выставил обе руки, держа голову склоненной.

– От чего ты страдаешь? – спросил олдермен. Он стоял прямо передо мной.

Я молчал.

– Отвечай его светлости! – рявкнул Хротард.

– Он… он… он… – забормотал Сердик, располагавшийся рядом.

– Что он? – торопил Хротард.

– Он сла… сла… слабоумный, лорд.

Шиллинг упал в мою ладонь, другой – в ладонь Сердика.

– А ты? – обратился к нему Этельхельм. – От чего страдаешь ты?

– Я тоже сла… слабоумный.

– Благослови Господь вас обоих, слабоумные, – произнес Этельхельм и зашагал дальше.

– Приложитесь к нему! – Иеремия подошел следом за отцом и дочерью и принялся трясти у нас перед глазами грязной полосой серой ткани. – Это дар мне от лорда Этельхельма, и он обладает силой, дети мои! Большой силой! Коснитесь его! Это истинный пояс Богородицы, бывший на ней, когда ее сына распяли. Глядите! На нем его благодатная кровь! Прикоснитесь – и исцелены будете! – Он находился прямо напротив меня. – Приложись, убогий умом! – Иеремия пнул меня сапогом. – Приложись к поясу, который носила наша Гудс Модер, и мозги вернутся к тебе, как пташки в свои гнезда! Коснись и исцелись! Сия ткань препоясывала чрево, выносившее Господа нашего!

Я поднял руку с зажатым в ладони шиллингом и провел костяшками пальцев по ткани. Пока я это делал, Иеремия наклонился и дернул мой поросший щетиной подбородок вверх, заставляя поднять лицо. Склонившись, чокнутый епископ уставился мне в глаза.

– Ты будешь исцелен, дурак, – с жаром произнес он. – Дьявол, которым ты одержим, бежит от моего прикосновения! Уверуй – и будешь исцелен.

Я заметил, что, пока он говорил, его худое лицо приняло вдруг озадаченное выражение. У него были большие карие глаза, горящие безумием, щеки в шрамах, крючковатый нос и седые волосы. Иеремия хмурился.