Николай Буянов - Призванный хранить

— Твои слова воистину мудры, великий хан, — смиренно ответил я. — Однако позволь заметить, что кровавый Сульдэ ни за что не дал бы в обиду своего ворона, как раз потому, что тот загодя предупреждает хозяина об опасности...

На круглом лице Тохтамыша отразилась кратковременная внутренняя борьба. Ему страсть как хотелось исполнить свою угрозу: наверное, он не стал бы даже кликать палача и решил бы дело собственноручно. Впрочем, он уже понял, что не сделает этого: его изощрённый нюх почуял некую выгоду. Он уже знал, что не убьёт меня — по крайней мере сейчас. И знал, что я это знаю.

— Говори, — наконец велел он.

— Сначала ответь, великий хан, не думаешь ли ты, что меня подослал к тебе Тимур?

Тохта-хан пренебрежительно махнул рукой.

— Он подослал бы кого угодно, только не тебя. Ты служишь лишь самому себе, Рашид ад-Эддин. И сюда ты пришёл по своей воле. Надеюсь, твои речи покажутся мне разумными, иначе...

Он не договорил, но и так было понятно. Оправдай мои надежды, Рашид ад-Эддин из Ирана, иначе следующего рассвета тебе не увидеть. И вряд ли твоя смерть будет такой же лёгкой и даже возвышенной, как смерть местного воеводы. (Что может быть возвышеннее, чем голый череп над разрушенным крепостным забралом?) Тебя привяжут к дохлому коню и подпалят, обложив хворостом. Или живьём закопают в яму, или, предварительно ослепив, утопят в корыте с лошадиным дерьмом — пусть это и не поднимет настроение великого хана, но хоть позабавит...

— Ты можешь объединить под своим началом все кавказские племена, — сказал я. — Но для этого тебе придётся завладеть Копьём Давида, которое хранится у грузинского даря Гюрли...

Я не успел завершить мысль. Тохта-хан вскочил на ноги, разметав подушки, и его лицо исказила ярость.

— Ты предлагаешь мне штурмовать Тебриз? — заорал он, наливаясь багровым цветом. — Ты пришёл сюда, чтобы посмеяться надо мной, грязный шакал?!

Он быстро, словно тигр в клетке, прошёл взад-вперёд по комнате, пиная ни в чём не повинную домашнюю утварь, и я всерьёз обеспокоился, как бы его ярость не взяла верх над расчётливостью. Моя голова ещё находилась при мне, но надолго ли?

— Эта лживая собака султан Баркук [27] Правитель Египта. трусливо увёл своих людей с поля в самый разгар битвы. Литовский коназ Витовит отказался посылать мне воинов. Мои храбрые нукеры лежат в долине Самура, и некому насыпать над ними могильный курган. — Он перестал бегать и разом сник, став похожим уже не на тигра, а на престарелую медведицу. — У меня нет сил штурмовать стены Тебриза. И нет времени собирать новую армию.

— Любая крепость сильна не стенами, но людьми, — тихо проговорил я. — Древние учили нас: разделяй и властвуй. Сделай так, чтобы ворота Тебриза открылись перед тобой сами.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Грузинский правитель Гюрли понимает, что рано или поздно Тимур придёт к нему с войной, и поэтому ищет союзников. Думаю, он обрадуется, узнав, что твой конь, великий хан, больше не скачет под знаменем золотого сокола.

Тохтамыш расхохотался.

— Я союзник грузинского царя? Как же он должен быть глуп, чтобы поверить в такую чушь?

— Он вовсе не глуп, — ответил я. — Но нужно сделать так, чтобы он поверил.

Прошло два дня, прежде чем Тохта-хан возжелал увидеть меня снова. Эти два дня я провёл в полуразрушенном доме недалеко от окраины городка. У входа в моё временное жилище стояла стража, не разрешая мне выходить наружу. Надо было бы вставить в этом месте витиеватую фразу в истинно восточном духе, описывающую великие по содержанию мысли, которые Аллах посылал в мою голову, пока я сидел взаперти... Но не хочется писать неправду. Ни о чём таком я не думал. Да и не жил, если быть до конца честным. Ел, пил, спал, иногда беседовал сам с собой — но не жил.

— Завтра на рассвете ты отправишься в Тебриз, — сказал Тохтамыш. — Ты будешь находиться в свите моего посла. И постарайся, чтобы на тебя поменьше обращали внимания. Ты только мои глаза и уши, запомни.

— Будет исполнено, светлейший, — поклонился я.

И снова подумал, что все рассчитал верно. Царь Гюрли поверит послу. Возможно, он заподозрил бы подвох, не будь его мысли заняты предстоящей свадьбой своей младшей дочери и аланского царевича. Он очень долго ждал этого события — а ничто не делает человека столь уязвимым, как победная эйфория. Наверное, он даже не поймёт, почему царевич так и не прибыл в Тебриз.

А потом хан Тохтамыш захватит город и убьёт Гюрли (но до Копья Давида не доберётся — об этом я тоже позабочусь). И вскоре сам погибнет от руки Хромого Тимура. Затем настанет очередь царя Исавара — после смерти единственного сына ему уже не на что будет надеяться. И тогда, наконец, я завершу свою месть, и уйду сам, потому что станет незачем жить.

Эта мысль принесла мне спокойствие. Я сидел за столом в трапезной Сенгенской крепости и, улыбаясь, наблюдал за аланским царевичем. Удивительно, как они были похожи с Лозой, моим мальчиком... Пожалуй, будет несправедливо, если один слишком надолго переживёт другого...

Было утро.

Ослепительное, зелёное с золотым, самый момент перехода с лета на осень — не календарный (Антон понятия не имел о здешнем календаре), а — по ощущению. Странно, подумалось ему, казалось бы, совсем недавно стоял я раздетый в холоднющем, а в общем-то, ласковом горном озере, и Асмик медленно, без всплеска, шла мне навстречу. Совсем недавно — а сколько событий произошло за это время. В той, другой, привычной жизни такого хватило бы на несколько лет. А здесь... Даже находка гробницы легендарного царя Давида в городе каменных богов Вардзани как-то незаметно отошла на второй план...

Смерть Лозы и «воскресение» Заура, свои собственные догадки — и истина, ничего общего не имевшая с этими догадками. Баттхар — грязный, оборванный, на краю скользкого обрыва, его рука, вцепившаяся Антону в одежду, — и Баттхар сегодняшний, верхом на чистокровном аргамаке, до умопомрачения нарядный и гордый, даже величественный, настоящий сын великого царя Алании, и сам в недалёком будущем царь...

— Спасибо тебе за все, — сказал он, глядя на Антона.

Тот вдруг смутился.

— Да ладно... Не так уж я о тебе и заботился, как следовало бы. А иногда, уж прости, обращался с тобой и вовсе по-свински. Верёвкой по спине лупил...

— Это там, в древнем капище, когда я вынырнул из озера? — Баттхар весело рассмеялся. — Кабы ты не лупил меня, я бы замёрз насмерть.

Конь нетерпеливо гарцевал под ним и картинно изгибал шею, красуясь перед публикой, — а публики было много: вся крепость вышла за ворота проводить царевича в дорогу. Хотя можно ли было назвать это дорогой? Полтора конных перехода по гостеприимной Грузии, где не нужно ждать стрелы в спину в любой момент, где и в помине нет монгольских войск, где все рады тебе и ждут с надеждой... Финишная прямая, почётный круг по ревущему от восторга стадиону. И от этой мысли почему-то стало грустно.