Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– «Екатеринослав по местонахождению полковнику Лещинину почему не отвечаете главнокомандующий Деникин начштаба Романовский».

– Смотри! – восхитился Махно. – Кругом бои, а связь на железке работае…

– У нас французска радиостанция, – ответил унтер с синяком. – По воздуху. Можем связаться хоть с Таганрогом, а хоть даже и с самим Парижом!..

– Со всей Европой, значить? – Нестор строго указал конвоиру: – Берегти таких людей надо. А вы, я гляжу, по морде… Если б хоть офицер, а то… Налейте ему!

Юрко тут же поднес радисту чарку, огурец. Пока тот жевал, видимо, был весьма голодный, Махно ходил по блестящему паркету, думал.

– Значит, так. Записуй!

Радист подсел к инкрустированному столику, приготовил карандаш.

– «Главнокомандующему Деникину. Лещинина сам ищу. Присмотрел высоку акацию. Найду, повешу, сообщу. Батько Махно»… И вторую записуй. Эту не только по России, а шоб в Париж и дальше по всей Европе. Значит, так… «Всем, всем, всем… Армия батька Махно освободила большую часть Украины от эксплуататоров и грабителей. Образована вольная анархическая республика со свободно выбранными беспартийными советами повстанцев и всех трудящихся. Столица – Екатеринослав… Да здравствует Третья мировая анархическая революция, которая принесет всем людям мира счастье и настоящее братство! Батько Махно и Реввоенсовет армии»…

Шесть или более сотен офицеров, захваченных в Екатеринославе, тыловиков и отставников, Лева Задов с хлопцами все же порубали «як капусту». Счастье и настоящее братство это не для них. Счастье – понятие классовое.

Осень круто катилась с горы. В утреннюю пору на широких, как ладони великана, еще пока зеленых листьях лопуха лежали белые крупинки инея: словно хлеб-соль подносили.

Разросшаяся почти до двухсот тысяч человек армия батьки Махно готовилась к зиме. Утаптывала себе, подобно медведю, место для спячки. Работы было невпроворот. Даже в этой части Украины сказывалась нехватка всего: продовольствия, теплой одежды, квартир. На зажиточные слои населения навесили налог и, по примеру старой власти и большевиков, «повинности» – гужевую, продовольственную, бельевую, квартирную, денежную и прочие. За грабеж и всякие иные насилия над людьми расстреливали.

Не пошло в прок Нестору прежнее пребывание в Екатеринославе. Вновь широко открыл двери тюрем. Выпущенные на волю тысячи уголовников, умевшие таиться и вершить свои дела по ночам, бесчинствовали, сваливая все на махновцев. Если кого-то из них ловили, обычная фраза перед расстрелом была одна: «Спросить у Махна, нашо он дав нам свободу?»

Повстанческая территория была огромна. Деникинцы удерживали лишь часть побережья Азовского моря и сердцевину Донбасса. Да еще сопротивлялись отдельные гарнизоны, такие как Гуляйполе, Гайчур, Пологи. Иных помех махновцы не испытывали.

Анархисты из Культпросветотдела, выпускавшие в типографиях Екатеринослава десятки изданий, писали: «Бои идут с переменным успехом, но перемены в пользу войск батьки Махно» . Барон и Тепер оказались весьма полезным дополнением к главному коллективу – Аршинову, Волину, Шомперу, Сольскому, Зельцеру. Лекции шли во всех занятых махновцами городах и весях с утра до вечера, после чего начинались танцы. Возникли десятки новых театров, даже два оперных, в одном ставили «Травиату» с революционным уклоном. Волин переписал либретто, сильнее оттенив судьбу несчастной женщины, которая вынуждена была продавать себя представителям буржуазии и знати. Уже умирая от чахотки, она ушла к анархистам, чтобы мстить своим угнетателям. Пришлось, конечно, подправить и музыку. Это охотно сделал махновский капельмейстер и дирижер Безвуляк с помощью Виктора Зыбина – талантливого петроградского оперного оркестранта с консерваторским образованием, больше года назад прибившегося к музыкантам, да так и оставшегося с ними.

В общем, жили бедновато, но весело.

Нестор в театрах не выступал: считал, что неудобно на такой должности. Зато время от времени, когда выдавалось хоть немного времени, он устраивал другие спектакли, где всегда играл главную роль. Должно быть, вспоминал старое, вольное, лихое время, когда действовал не как главнокомандующий, а как лихой налетчик.

Кое-где вокруг Екатеринослава, обычно в отдаленных имениях, еще держались островки старого панского быта. Владельцы усадеб, их домочадцы, верные люди, вооружась, держали оборону и ждали возвращения деникинцев или хотя бы какой-то помощи от них. Махно брал с собой Юрка, еще дюжину удалых ребят, переодевались в офицерское и как поисковая группа добровольцев являлись в усадьбу. Их, естественно, принимали с радостью, с почетом, не знали, чем покормить, где уложить. Нередко махновцы и впрямь оставались в имении на ночь и безмятежно храпели. За завтраком раскрывали себя и, насладившись эффектом, начинали расстреливать. Впрочем, уничтожали не всех. Кого-то их хозяев оставляли в живых, чтобы тот мчался к таким же затаившимся соседям и рассказывал о бесчинствах страшного атамана. Легенды о кровавом батьке гуляли по всей крестьянской Республике, где сам же Нестор был главой. После таких приключений он возвращался в Екатеринослав оживленный, радостный, как после удачной охоты.

Нередко во время очередных таких «визитов» он просил хозяев рассказать о Махно и целый вечер тешился былями и небылицами о вездесущем и обладающем сверхъестественными способностями батьке, дьявольский взгляд которого не в силах вынести ни один человек.

Зачем он это делал? Может быть, главнокомандующий доигрывал то, юношеское еще, представление, где он видел себя лермонтовским Вадимом. Но, по правде говоря, эти спектакли были ближе к Гоголю с его «Страшной местью» и «Вием», чем к молодому Лермонтову.

Жене такие поездки не нравились.

– Ты что, без крови уже не можешь?

– Дура ты, Галю! Козацкий характер не понимаешь. Козак без настоящего риска тупой становится, як старая шашка!

После одного такого «визита», где было пролито много крови, с Нестором случился жесточайший приступ. Роняя с губ пену, он катался по полу и каялся в содеянном. Чуть не захлебнулся. Галина приказала привезти врача…

Странная жизнь была в Республике. С одной стороны – вроде бы танцы, веселье, но чувствовалась в этом затишье будущая яростная буря.

Они жили в Екатеринославе в добрых домах. Но дома эти словно стояли на колесах. Пошатывались, готовые покатиться. Куда?

Наконец, к великой радости Задова, вернулись Феня и Троян. Их заслушивали на Реввоенсовете. Уж больно важный был вопрос: судьба махновской казны и освобождение Гуляйполя.

Тимофей долго откашливался, и было такое впечатление, что все разведданные уместятся в одном междометии «эге ж». Но пришлось молчуну разговориться. И оказалось, что глаз у него зоркий, и рассказал он толково, не потонул в мелочах: