Игорь Болгарин - Горькое похмелье

…Наблюдавший за ходом боя с крыши одной из хат, где предварительно была снесена часть соломенного верха, командир Богуславского пехотного полка вдруг возмутился:

– Что за черт! Почему замолчал правый фланг? – И, обернувшись, крикнул вниз: – Резерв!

…Между тем в окопах правого фланга завязалась жестокая рукопашная схватка. У Нестора на бедре были порваны гусарские чакчиры, сочилась кровь. Но кто обращает на это внимание в пылу боя?

Пешие махновцы, следующие за кавалерией, вваливались в окопы, вступали в рукопашную.

Белогвардейцы стали поодиночке и группами выскакивать из окопов, бежать к спасительным гуляйпольским хатам.

И тут, проскочив линию окопов, развернулись тачанки. Пулеметы ударили по бегущим, по хатам, откуда велся огонь.

Богуславский полковник торопливо спустился с крыши дома, сел на лошадь. За ним – адъютант. Они проулком выскочили из села и понеслись к окопам. Надеялись остановить бегство.

Дед Правда углядел выплывающих из тумана всадников, щуря глаз, одной короткой очередью срезал и полковника, и адъютанта.

– От жалко, Фома Кожин не бачив, – сам себе буркнул дед, отрываясь от рукояти «Максима».

Конница, перемахнув через окопы, уже была в Гуляйполе. Перепуганные куры с диким криком шарахались из-под копыт лошадей. Звучали выстрелы из-за плетней, из окон, но попасть в бешено несущихся всадников было не так-то легко… Рубка завязалась прямо на улицах…

И все! Догорало то, что запалили. Посносили с улиц в тенек убитых. Перевязали раненых. Мирные звуки повисли над селом. Мычали коровы, перекликались петухи. Нестор сидел, прислонившись к тыну. Юрко перевязывал ему ногу, разрывая на полосы запасную рубаху.

– Потуже затягивай, шоб кровь не шла, – попросил Нестор. – Мне ж ще до матери надо зайти… Найди яку-нибудь палочку.

К Нестору подбежал махновец, все еще одетый в черную казачью форму, правда, разорванную в нескольких местах. И застыл, молча глядя на него.

– Ну шо там? Шо? – вскинулся Нестор.

– Не знаю, як сказать… – тихо и испуганно сказал он.

– Говори!.. Ну!

– Савву убылы, батько!.. Брата вашого…

– Як? – попытался вскочить, морщась от боли, Нестор. И не смог.

– Та хто ж знае? В бою… Чиясь пуля…

– Ну от!.. А я ж до матери… Як я ей скажу…

Ему принесли палку. Хлопцы, столпившись вокруг него, ждали дальнейших указаний. А он сидел молча, словно не замечая обступивших его бойцов.

– Батько! Все! Гуляйполе наше!.. Чуете, батько?

Нестор не ответил. Он еще долго сидел молча, словно ничего и никого не слышал, и встал, только когда Григорий взял его за руки, подставил свое плечо. Толпа сопровождала его к дому.

Сильно изменилось Гуляйполе за эти годы. Вместо иных домов – одни развалины. Окна у многих хат заколочены досками, белые стены поколупаны пулями и осколками, пообсыпалась глина, открывая дранку. И мальвы уже давно отцвели в садочках…

Гурьба детей, невесток высыпала навстречу Нестору и Григорию. Но все они расступились, пропуская вперед мать. Евдокия Матвеевна, уже совсем седая, припадала то к одному, то к другому сыну.

– Ой, сыночкы вы мои, соколы яснии… Вернулысь! Прийшлы до матери… – Потом вспомнила и будто почувствовала беду, вскрикнула: – А де ж Савва? Савва де?..

…Из открытых дверей маленькой, тоже порядком обветшавшей Крестовоздвиженской церкви доносилось монотонное гудение дьячка, отпевающего покойника. Нестор, Григорий, Юрко, Каретников и другие командиры и бойцы, бравшие село, многие перевязанные свежими бинтами, стояли у паперти, ждали, курили. Махно опирался на палку. В церковь никто не заходил: анархисты все же!

Гнат Пасько, согнутый болезнью, с трудом поднялся по ступеням, ведущим в церковь. Обернулся:

– А вы чого ж?.. Зайдить, уважьте!.. А тебе ж, батько, хрестылы тут!

– Иды, Гнат! Иды! – ответил за всех Каретник. – Нам не положено!

Гроб с телом Саввы вынесли гуляйпольские старики. Гнат тоже, пошатываясь, подхватил тяжелую ношу, подставил плечо. Но тут уже хлопцы пришли на помощь. За пределами церкви – их власть. Для общего прощания гроб поставили на козлы.

Нестор, хромая, первым подошел к гробу, тронул растрепавшийся рыжеватый чуб убитого, пригладил его, стараясь не задеть венчик, поцеловал в лоб. И впервые заметил седые пряди в волосах брата. Как много времени они провели рядом, да вот все недосуг был посидеть плечом к плечу за чаркой, вспомнить детство, поговорить по душам, со слезой.

– От, братику, порадуйся… наше тепер Гуляйполе… и Александровск, и Катеринослав… и никому мы вже свою землю не отдамо… За святое дело ты жизнь отдав… Побидым, поставым тоби высокый памятник…

– Не надо памятныкив! Не надо! Бо скоро ступыть ногою буде никуды, одни памятныкы стоятымуть, – всхлипывала Евдокия Матвеевна, поддерживаемая невестками. – Пятеро вас було у мене сыночкив, а осталось тилькы двое… и все стриляють та стриляють… убывають та убывають… русски люды сами себе зничтожають… Боже Милосердный, Матир-Заступныця, остановы ты це братовбывство, остановы кровопролыття!..

Молчали махновцы, насупившись. Как остановить ее, эту войну? Как?

Точно к кладбищу, к захоронению поспел оркестр Безвуляка. От поезда его привезли на бешеных бричках. Нестор требовал прислать музыкантов заранее, чтобы они сразу же после взятия Гуляйполя исполняли победные марши и всякое иное. А вышло так, что пришлось играть и «Траурный марш» Шопена, и «Ой, чого ты почорнило, зеленее поле», и «Ой на гори вогонь горыть, а в долыни козак лежить…». Так душевно играли, что все село взвыло.

Действительно, ну как остановить войну? Никто не хочет ее останавливать. Ни большевики, ни анархисты, ни деникинцы, ни колчаковцы, ни «зеленые», ни… Да никто не хочет! Все рвутся в победители.

По неразъезженному проселку, закутанный в какой-то мятый серый плащ, на бедарке ехал Тимош Лашкевич. Часто оглядывался. Ждал погони. Но ошибся. Лишь трое всадников скакали ему навстречу.

Навстречу? Значит, не гуляйпольские. Гуляйпольские в селе, после боя, заняты другими делами.

Всадники, и верно, проехали мимо, и Тимош облегченно вздохнул. Но услышал, как за его спиной смолк стук копыт и чей-то до боли знакомый голос издали спросил:

– Тимош! А ты чого ж не здороваешься?

Лашкевич не отозвался, может, подумают, что обознались. Торопливо стегнул лошадку. Но сзади застучали копыта, и всадники, обогнав, преградили ему путь.

– Так розбагател, шо уже з намы и знаться не хочешь? – даже как-то весело спросил Калашник. – Куда ж путь держишь?

– Та слыхав – стрильба була. А хто з кым – хиба поймешь?..

– Брехать не надо, Тимош. Ты все поняв. – И Калашник перебрался с коня на бедарку, забрал у него вожжи, с издевкой спросил: – Так куда поидем, командуй!