Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Звесно, куда. До батька, – тихо и обреченно ответил «булгахтер».

Тимош Лашкевич стоял перед махновцами. Перед Нестором, Задовым, Кляйном, Каретниковым, Калашником, Аршиновым, Чернышом… На тачанке восседал дед Правда, рядом с его тачанкой толпились еще с десяток повстанцев. За их спинами поднимались полуобрушенные стены старой кузни, которые хранили память о юности многих из этих поседевших, исполосованных шрамами вояк. Здесь некогда они, тогда еще совсем мальчишки, давали клятву верности друг другу и их делу. И Тимош тогда был с ними, один из них.

На Лашкевиче от недавней «красивой жизни» остались лишь золотые очочки да золотая цепочка от часов, что свисала из кармашка старого поношенного пиджачка. Не тот это был Тимош, что прежде. Сытый, заплывший жирком, не отошедший от многодневного пьянства, он не поднимал глаз, упрямо смотрел вниз, на носки своих грязных штиблет.

– Ну не верю я, Тимош, – говорил Махно с болью. – Шоб за каких-то два месяца… всю нашу армейскую казну… наши гроши… общественни… Ты шо, имения покупав?

– Буржуазия. Она, проклята, сбыла с путя, – попробовал объясниться Тимош. – Як прийшлы кадеты… Кругом ци… рестораны… гулянкы, девки нарядни, красыви. Трохы, як паны, пожив. Втянувся. Ще лучше жить захотелось… Якых там два месяца? Сладке время быстро бежит, – вздохнул Тимош и поморщился от осознания своего преступления. – Дней десять, може, трохи бильше!

– За десять днив?.. – ахнул Лёвка Задов. – Всю казну?

– А шо такого?.. В Гуляйполи, конечно… по-простому. Потом попав в Катеринослав. А ту-ут! Магазины, одежа всяка, в театрах голи девкы танцують… титькамы трясуть. А красыви ж, заразы! Пошукать по свиту – не найдешь бильше такых. З Петрограду, з Москвы!.. Не, спочатку я трошкы грошей взяв, шоб одиться, хорошо выглядить. И сам не замитыв, як в буржуазну жизню втянувся. Познакомывся з одной дамой. Княгиня! Не, правда, чистопородна княгиня! Чи графиня! Чорт их розбере. По-франузскому джеркоче, як насиння лузае… Так вирыте – ни, я такых красывых даже на картынках николы не бачив. Та такых и не бувае. Одне шампанське, зараза, пье и икрою заидае. Чи конфетою в золотий бумажци… А пахуча ж яка! Обнимешь, наче тебе в диколон посадылы. Всього. З головою. И на шо Господь сотворыв такых? На нашу погибель, чи шо?..

Хлопцы слушали, раскрыв рты. Они и негодовали, и удивлялись, и завидовали. Прямо рассказ Синдбада-морехода.

– Потом ще одна графиня появылась, красивше первой. Тоже по-французскому як забалакае, наче голуб воркуе. И на фортепьянах грала. И на гитари. Слухаешь – душа на неби…. А потом вже втрех сталы до мене прыходыть!.. – «Булгахтер» то ли хихикнул, то ли всхлипнул. – В одну постелю… Мамочки!.. В рестораны их возыв, купляв им якись каменья. «Яхонты голубиной крови», це воны так называлы… За деньгамы на хутор мотався, як за соломою… И ще им духы купляв… французьки, так не повирыте, одна така, – он показал на мизинце, – манипусенька пляшечка стое бильше, чем добра коняка…

Был теплый солнечный день, какие редко случаются в такую позднюю осень. Ягоды рябины, что росла за кузней, и впрямь горели, словно те самые «яхонты голубиной крови».

Лёвка вдруг гаркнул:

– Все це брехня! Як же тебе контрразведка не запидозрила?

– Ой, Лёва! Разведку можно, як бабу, купыть. Даже ще й проще. Ты мене прости, но за хороши гроши воны мене царем бы прызналы! – ответил Лашкевич. – Вси так бралы, так бралы… И шо я вам скажу! Програють воны войну, хлопци! Середка у ных гныла! Кроме грошей та гулянки там ничого нема… Не, ще той… кокаин нюхають. И карты чи рулетка. Награблять, а потом в рулетку програють И вси тилькы до удовольствия тянуться, вроде це у ных последний день…

– Ну, спасибо, Тимош, шо глаза открыв, – заключил Махно мрачно. – Од кого-од кого, а од тебе я такого не ожидав… С малых годов товарышувалы… як браты были…

– Я й сам од себе такого не ждав.

– Ну, и якое у вас будет волеизъявление? – спросил Махно у хлопцев.

Исчезло, стерлось с лиц блаженное выражение, подобное тому, с каким дети слушают сказку. Молчали.

– Эх, хлопци! Я так хорошо погуляв, шо й помирать не жалко… Расстреляйте мене! – попросил Тимош.

– Уважим! – первым отозвался дед Правда.

– Чого там… просыть чоловик…

– Росстрилять!

– Эге ж, – присоединился ко всем Тимофей Троян и вдруг добавил: – Грех невелыкый.

– А может, кто в защиту Тимоша шо-то хорошее скажет? – спросил Махно, но все промолчали. – Значить, так! Народ постановил: уважить Тимоша Лашкевича и исполнить его просьбу.

И тут же по бокам Лашкевича встали Задов и Каретников с револьверами, взвели курки. Тимош посмотрел на них, затем поднял голову, подставляя лицо щедрому украинскому солнцу.

– Сонечко… – вздохнул он. – От якбы воно зайшло!..

Нестор тоже поглядел на небо:

– Не спешим… Он хмарка скоро подойдет… – И ушел. Не хотел смотреть на эту казнь. Жалел Лашкевича. Готов был простить ему все за те долгие годы верной дружбы. И не мог. Не имел права. Знал: стоит один раз нарушить закон, и зашатается дисциплина. Все рухнет…

Задов и Каретников поставили Лашкевича под стеной кузни. Солнце, и верно, вскоре закрылось облаком, которое почернело и расползлось. Пошел дождик и тут же перешел в мокрый снег. Лица махновцев стали мокрыми. Капли ползли по окулярам «булгахтера».

– Може, спиной повернешься? – спросил Задов.

– Та не… Чого там… Все одно очки залило, не бачу ничого! – ответил Лашкевич. – Дозвольте, хлопци, закурить.

– Кури.

Лашкевич достал из брючного кармана золотой портсигар, папиросу, чиркнул французской зажигалкой в виде голой девушки, исторгающей срамное пламя. Затянулся, блаженно ухмыляясь, подставляя лицо снегу и пряча папиросу в рукаве. Хлопцы терпеливо ждали под холодным, тут же тающим на лицах и одежде снежком.

Лашкевич сделал еще две-три глубокие затяжки, отшвырнул папиросу. Положил к ногам часы с цепочкой, портсигар, зажигалку, очочки.

– Це в казну, хлопци…

Два выстрела слились в один.

В обратный путь в Екатеринослав они собрались быстро. Юрко поставил в тачанке у ног Нестора саквояжик.

– Золоти червонци… штук сто. Це всё, шо од армейской казны осталось.

Каретников раскрыл саквояж и бросил туда портсигар и все, что передал им казненный. Махно взял в руки зажигалку, повертел ее. Рассматривая, чиркнул. Девушка, бесстыже раскинув ноги, вспыхнула язычком бензинового пламени.

Махно швырнул зажигалку далеко в степь.

– Непотребство… С этого и начинается буржуазне разложение.

Дальше ехали молча, не прячась от дождя и снега.

В ставке Деникина в Таганроге царило явное уныние. Все были озабочены.

Черные флажки на карте, обозначающие районы, захваченные махновцами, маячили в глубоком тылу гигантской и богатейшей территории, занятой белыми войсками. Эти флажки выглядели как смертоносные штыки.