Александр Тамоников - Кровь на Дону

— Так, воевода! — дружно ответили ратники.

Камал, вернувшись домой, сказал матери, чтобы собирала пожитки.

— Что, уже? — прижала она руки к груди.

— Да, я у дяди Ильдара встречался с татарином, что служит в русской дружине. Одним из тех, кто был у нас. Со старшим, — гордо поднял голову юноша.

— Вырос-то как быстро, я и не заметила! — воскликнула мать.

— Да, мама, я взрослый, я — воин и буду воином, как тот татарин в дружине.

— А как же отец?

— Мне поручено пойти в порт, отыскать отца и сказать, чтобы он шел домой. Вечером мы должны покинуть Азов.

— Надеюсь, навсегда. Хоп, Камал, раз поручено, иди, но будь осторожен.

— А чего мне осторожничать? Я ловкий, уже и на разведку ходил.

Мать улыбнулась, вспомнив, как отец посылал его смотреть улицу Восточную.

— Да, да, конечно, и все же обидно будет, если что-то случится в наш последний здесь день. Да, возьми вот узелок, там лепешка и кусок сухой баранины, так будет правдоподобно, сын несет отцу еду.

— Ладно, давай, а вы тут с Бану время зря не теряйте.

— Хорошо, — вновь улыбнулась Динара, жена Байгира.

Юноша вышел из дому и решил пойти по Восточной улице, чтобы еще раз посмотреть на разъезды. Не будет лишним, если татары из дружины так заинтересовались этой улицей и охраной.

Он дошел до небольшой городьбы подворья хромого Мустафы, глянул в проулок, там народу мало, всего двое мужчин и одна женщина, явно пришедшие с посада.

Камал шел и думал, как семья будет жить в далекой Московии, где все не так, как здесь. Это пугало и рождало сильный интерес. Он знал, что на Руси, в Москве и других городах, живет много татар. И ничего, никто их не притесняет, не унижает, не то что турки, османы их за людей не считают.

Турецкий разъезд появился внезапно из-за поворота к порту.

Старший остановил коня. Встали и следовавшие за ним ратники.

— Ты кто такой? — спросил турок.

— Камал, сын Байгира, что работает в порту. Вот несу ему еду. — Он поднял узелок.

Турок неожиданно стеганул плетью по узелку, порвал материю, лепешка вывалились на землю. Камал бросился подбирать, думая, что же это за мусульмане, когда вот так обращаются с хлебом. Мусульманин не бросать, а поднимать хлеб должен, и если не есть, то положить на видное место для птиц.

— Забирай свой узелок, — усмехнулся старший, — и бегом в порт, боле на этой улице чтобы я тебя не видел, понял, баран?

— Понял, — процедил сквозь зубы Камал.

— А то так угощу плеткой, что долго корчиться в своей халупе будешь.

Смеясь, разъезд двинулся дальше.

— Ничего, потерплю, придут русские, они вам устроят жизнь веселую, — проговорил вслед туркам юноша.

В порту творилось нечто невообразимое. К галерам и другим судам, что стояли вдоль причала, по сходням поднимались люди, чтобы сойти вниз с мешками на плечах. Турки их погоняли.

Камал долго всматривался, пока наконец не увидел отца. Тот спускался с грузового парусного судна с мешком. Скинул его на другие возле городьбы, встал отдышаться.

— Отец! — крикнул юноша.

Завидев сына, Байгир осмотрелся, подошел:

— Что, Камал, сигнал?

— Да, тебе надо идти домой.

— Я бы хоть сейчас, но пока не получится, работы слишком много, и охраны набилось больше, чем грузчиков, потому как сам Юнис-бей в порту. Уж чего он, пес, тут делает, не знаю, но покуда не уйти. Удивляюсь, как ты прошел.

— По Восточной улице, отец, правда, там разъезд ударил плеткой и предупредил боле не ходить по той улице.

— Ладно, ступай обратно через центр. А я, как смогу, подойду. Вы на подворье собирайтесь. Запряги коня, Камал.

— Сделаю, отец, ты еду-то возьми.

— Э-э, не до нее, турки не дают даже передохнуть. Это сейчас никого нет… вот шайтан, помянул на свою беду, уже идет погонщик. Беги, а лепешку с мясом сами съедите. Беги!

Камал рванул к улочке, ведущей к мечети.

Подошедший турок взмахнул плеткой:

— Что встал, лентяй?!

— Сын приходил.

— За работу!

Байгир пошел к барже, встал в колонну на сходни.

Камал же, пробираясь через толпы янычар, стражи, другого народу, вернулся домой. Поведал матери слова отца, пошел запрягать коня.

Семья собралась быстро, но Гаяз все не возвращался. Динара, сложив скарб в арбу, сидела на топчане переднего двора, откуда были видна улица. Камал с сестрой собирали фрукты в саду. Пригодятся. Байгир пришел только после Магриба — вечерней молитвы. Солнце зашло за горизонт, начались сумерки. Жена предложила перекусить, но Гаяз отказался.

— Надо ехать, Динара.

— У нас все готово, может, хоть обмоешься, вода еще теплая осталась.

— Нет. Едем из этого проклятого города!

Они выехали с подворья, только прикрыв двери и ворота, как наказывал русский воевода. До ворот дошли вместе с вереницей пеших мужчин, уходящих после тяжелого рабочего дня на окраину посада.

Старшему охраны поста либо надоело сидеть в башне, либо он еще не утратил рвения из-за своей молодости. Пропустив пеших, он остановил арбу Байгира:

— Стоять!

Гаяз натянул поводья, лошадь встала.

— Кто такие? — подошел к арбе турок.

Байгир представился, указал на женщину, девушку и юношу:

— А это моя дочь, жена и сын.

— Где работаешь, Байгир? — спросил турок.

— Там же, где многие, в порту, грузчиком.

— У тебя завтра нет работы?

— До утра мы вернемся, — солгал Гаяз.

— И куда же едешь?

— В селение недалеко от крепости. Еды дома не осталось почти, а семью кормить надо.

— Семью кормить надо, — усмехнулся турок, — только зачем такое количество скарба загрузил в арбу? Столько берут, когда уезжают совсем.

Байгир был готов к подобному вопросу.

— Денег мне давно не платят, провизию просто так не дадут, будем менять то, что нажили за долгие годы.

— А зачем семью с собой тащишь?

— Так ловчее менять. Жена с дочерью в один конец селения пойдут, я в другой, сын при арбе останется. Время-то светлого мало осталось. Ты бы пропустил нас, воин, а то и к утру вернуться не успеем.

— Успеешь, иначе начальник накажет. Езжай, голытьба!

Байгир стеганул лошадь, арба прошла через ворота, дошла до Азовки, перешла по мосту. Здесь Гаяз притормозил. Поднялся во весь рост, потянулся. Потом снова сел и повел повозку к брошенной крепости Кельберек, плюнув в сторону Азова.

В то время как семья Байгира готовилась выехать из Азова, Кельберек покинули отряды и группа подрыва дружины Савельева. Отряды пошли напрямую к деревне, группа к деревне Тишинки, что стояла на реке Азовка между Коброной и протокой Дона.

Как и договаривались, отряды заехали в балку недалеко от Коброны.

Савельев выслал туда Власа Бессонова.

Сын Гордея Бессонова прошмыгнул в сад, оттуда во внутренний двор.

Гасут, задремавший на топчане, вскочил, заслышав шум сзади, и выхватил саблю.