Игорь Болгарин - Хмель свободы

– Тут черт голову сломае, – сказал Чубенко, глядя на телефонные аппараты, на карту. – Якый з мене начальник штаба? Дуже высоко ты мене поставыв, батько!

– Высоко – так летай!

Черногвардейцы один за другим, бряцая шаблюками, шпорами и другими железяками, выходили во двор, садились на коней…

Махно посмотрел на оставшихся возле него Григория и Савву:

– А вам, браты, патрулировать на улицах. Шоб не было баловства. А то багато хлопцев видел с пустымы мешками. В случай чего – прямо на месте! Моею рукою!

– А я куда? – обиженно спросил Кожин, решив, что о нем просто забыли.

– Ты, Фома, тоже при штабе. В резерве! Город! Мало шо может случиться!..

У ворот тюрьмы лежали три убитых охранника в синей форме. Вышки были пусты. Ворота распахнуты…

По двору бегали выпущенные на волю радостные арестанты. Кто в полосатой тюремной одежде, оставшейся от «добрых времен», кто в своем, домашнем, а кто и в наброшенных на плечи шинелях, снятых с убитых охранников. Радостные голоса, вопли сливались в один сплошной рев.

– Крычить, черти рогати: «Слава батьке Махно!..» – обратился к ним Сашко Калашник. Но никто его не слушал.

– Додому спешать, – объяснил поведение арестантов кто-то из махновцев.

– Хорошо б додому! – озабоченно почесал затылок Сашко. Он посмотрел на здание тюрьмы. Кирпичные стены были высокие, массивные. – Це ж сколько динамиту надо, шоб цю тюрьму розвалыть! А батько наказував: тюрьмы сничтожать!

Рядом с Калашником остановился один из солдатиков Московского полка, без оружия, в одной драной рубахе. Лицо побитое.

– Ты чого це голый на морозе, Ерофей? – спросил Сашко.

– Раздели, заразы, в колидоре, оружию отобрали, – чуть не плакал хлопец. – Я ж им замки открывал, как тех пташечок на волю выпускал. А они… Хоть бы саблю оставили, я б им головы посносил!

– Да, – задумчиво сказал Калашник. – Похоже, будуть ще з цыми пташечками дела!

На Озерном базаре махновцы пробежали по рядам. И уже кто-то пил из глечика молоко, кто-то рвал зубами шмат сала или круг колбасы. Голодные!

– А платыть? – кричала торговка.

– В штаби гроши. Бижи, там батько Махно роздае, – огрызнулся махновец.

– Зараза ты бандитска! Шоб тебе чорты в свынячому сали варылы. Шоб твои кышкы на ковбасу чортам пишлы!.. – не унималась торговка.

Хлопцы хохотали.

– Ну чего ты кричишь! Не бандиты мы, тетка. Жрать хочеться, а грошей нема!

– Заладыла: гроши, гроши! – даже возмутился махновец, который реквизировал у бабки круг колбасы. – А ты хоть знаешь, тетка, шо грошей скоро вже не буде? В Киеви вже отминылы!

– А шо ж буде?

– Свобода… Доброта до людей!

– Тьфу, придурок! Де доброта, там и голота…

– Не понимаешь, тетка…

…В штабе раздался телефонный зуммер. Кожин протянул трубку Нестору.

– Ты, Махно? Це я, Глыба! Еле нашел! Шо там у тебе?

– А шо у меня? Потихоньку занимаю город!

– А мы тут заседаем. Хотели б и тебя послухать.

– Сами себя слухайте… Соловьи! – Нестор швырнул трубку на рычаги, повернулся к своим хлопцам: – Большевики, леви эсеры… Я так понимаю, власть делять…

Вечером в одной из богатых квартир с резной мебелью и тяжелыми шторами на окнах, с электричеством, радугой играющем на хрустальных люстрах, семья в испуге выстроилась вдоль стенки. Один из трех зашедших сюда махновцев, старший, пояснял:

– Несить, панове, шо лышне з одежи. Бачите, пообносылысь. – Махновцы и в самом деле выглядели оборванцами. – И нас не бойтесь. Нам батько Нестор Ивановыч строго наказалы, шоб бралы только то, шо на себе. И у кого шо лышнее… От у тебе скилькы штанив? – спросил старший у главы семейства, благообразного господина в домашнем сюртуке.

– Ну, не знаю, – растерянно ответил тот, глядя на жену.

– Бачь, не знаешь. А я знаю. У мене одни, та й ти з диркамы. Так шо роздилым по-братски и розийдемось як друзья!..

– Господь свидетель, – пробасил пожилой, очень грозный с виду махновец и перекрестился. – Мы не то, шо… а по-доброму… по-селянски… В помочь… бо зима, а воювать надо…

Из квартиры все трое вышли переодетыми, в новой обуви, в штанах со штрипками, в нелепых модных пальто и шляпах.

– Ну от! Мы не то шо… У йих багато всього, а мы по справедлывости, – подвел итог пожилой махновец. – Так, як батько наказаувалы: шо кому надо, по потребности. И не бильше… А польта хороши, – пощупал он материю. – З пидкладкою… тепли… не то шо шинелки.

Они шли по улице, держа винтовки наготове. Всматривались в окна. Под ногами хрустело стекло разбитых витрин.

– А я во… – Молодой вытащил из кармана пальто огромный серебряный половник. – Побачив та сховав… борщ йисты… зразу повный рот, а не то шо ложкою сьорбать… Тилькы чижолый.

– Однесы назад, Харитон. То ж серебро, – сказал старший. – Подумають, шо украв.

– Може, не подумають. А як однесу, так точно скажуть, шо украв… Та, по правди, багато у ных цього добра. Не замитять! – И он спрятал половник в холщовую торбочку.

– Ну, хиба шо багато, – согласились с ним остальные двое.

Неожиданно на улице погасли фонари. Темнота.

– Куды иты, Кузьма?

– А чорт його знае.

– В степу хочь день, хоть ничь – все выдно… а тут просто як в якийсь ями…

Неуютно повстанцам батьки Махно в большом городе. Особенно ночью.

…В штабе зажгли свечи. Огромные. Видимо, их принесли из ближайшей церкви. Благо в городе было больше двадцати православных церквей, не считая лютеранских, католических и дюжины синагог. Трикирий и дикирий ярко горели на столе, оплывая воском. А в углу возле телефона пылало еврейское семисвечие.

Чубенко накручивал ручку:

– Барышня, дай мне начальника электрической станции.

Несколько мгновений «начштаба» вслушивался.

– Станция не отвечае!

– Ну, помоги, дорогенька, може, начальник дома? Скажи, з ным батько Махно желае побеседовать.

Какое-то время Чубенко вслушивался, потом медленно положил трубку.

– Ну что там?

– Шо… Якие-то придуркы щиты на станции разгромылы. Начальника электростанции росстрилялы, а квартиру його ограбылы.

В штабе воцарилась тишина. Нестор беспокойно ходил по комнате, пиная ногой попадавшиеся по пути какие-то штофы, кружки… В углу ворочались спящие махновцы. Стонали раненые. Пожилой махновец, раненный в ногу, раскачивался из стороны в сторону, в полудреме навевая на всех тоску песней:

– Ой, судома, пане-брате, судома, судома…

– Шо ты такое похоронное спиваешь? – обозлившись, остановился напротив мрачного махновца Нестор. – Шо это ще за судома?

– Не знаю. У нас на Житомырщини таки жалослыви писни спивають.

И вновь в штабе тихо и уныло зазвучало:

– Ой, судома, судома…

– Черт знает шо! – выругался Махно. – Не город, а какой-то бордель… Света нема. На квартирах грабежи… убийства… песни хоть сам помирай! Скорей бы день!