Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

Михель, да, верно, и прочие, не испытывал особого желания, но бравые вояки не имеют права отказываться в подобных ситуациях — что подумают товарищи. Сегодня ты отказался попользоваться общей девкой — завтра ты не придёшь на помощь в бою, бросишь, даже не добив, тяжелораненого абы ещё что учудишь. Ганс не в счёт, ибо чего он ищет, иной раз по локти зарывшись в парящие внутренности очередной жертвы, не знает, судя по всему, и он сам.

А вообще всё происходило как обычно, лениво-рутинно, как в надоевшем нездоровом сне. Лениво-размеренно взлетает кулак Георга, успевшего первым, вбивая крик обратно в рот вместе с зубами — чтобы не укусила невзначай. Лениво, пузырясь, стекает изо рта кровь. Лениво, напрягаясь, движется вверх-вниз тощий зад Георга. Лениво оседает возмущённая было пыль. С каким удовольствием старый Георг бросил бы свои тщетные трепыханья, а просто раскинулся бы, замерев, отдыхая на тёплом и мяконьком.

Но как всегда и везде, в затылок ему дышали и зад разглядывали, и посему Георг пыхтел в меру сил. Не было ни шуточек-подначек, ни похотливо-глумливого похохатывания, в лучшие времена обязательно сопровождавшего такие действа. Все просто стояли и лениво смотрели, и даже Ганс не пытался, пользуясь всеобщей задумчивостью, втереться поближе.

Михелю вдруг захотелось почему-то ткнуть шпагой в зад Георгу. Бросив взгляд на стоящего рядом Макса, и в его глазах Михель не узрел похоти, но огромную лишь смертную скуку, через которую вдруг прорвалось точно такое же желание, что обуревало и Михеля. Но и Михелю, и Максу лень было убивать Георга и не было сил затевать драку.

Хотелось одного: набить брюхо чем-нибудь, чем-нибудь оросить сверху, да завалиться спать. И далась им эта стерва! А всё Макс пучеглазый. Ненависть Михеля лениво-тягуче переместилась на Макса. Тот явно ощутил перемену настроения Михеля и, словно невзначай, а может, действительно не нарочно, отступил на шажок и встал вполоборота, дабы не застали врасплох. Бывалый вояка опасность шкурой чувствует, почему и не догнивает где-нибудь на обочине военной дороги, а смиренно ждёт в общей очереди своей доли. Ничего, не последний день, надеюсь, живём — найдём ещё удобный момент и для Георга, и для Макса.

А собственно, чего он, Михель, разошёлся-то: всё как всегда, когда усталым голодным защитникам веры Христовой, Бог, а то кто же ещё, посылает девку. Вот, кстати, и Георг наконец-то отваливается...

У них вообще подобралась интересная команда: Гийом, Ганс, Гюнтер, Георг и Макс, Михель, Мельхиор, Маркус. Четыре Г и четыре М. Все, конечно, мушкетёры [49]. Многие всерьёз полагали, что состав подобран специально, и за всем этим кроется какая-то магия. Обсуждалась даже возможность продажи 4М и 4Г в Нюрнбержский «алфавитный» [50]полк — разумеется, в соответствующие роты. Михель с друзьями только посмеивались над всем этим, хотя втайне каждый конечно уже задумывался о возможных кандидатурах замен — солдатский век недолог. Достойный ведь, кроме всего прочего, должен обладать соответствующим именем: ухлопают кого на Г — подавай нам Г же, задумает М смазать салом пятки и дезертировать в поисках лучшей доли — значит, заменить его может опять же только кто на М.

А вообще команда их и правда числилась в заговорённых. Михель всерьёз стал опасаться, что кто-нибудь из отчаянных полковых М выстрелит ему в спину или зарежет невзначай — только затем, чтобы на законном основании занять его место в удачливой компании. Сегодня вот только удача от них явно отвернулась.

Сокрушая от злости остатки былой мебели и то и дело натыкаясь на сотоварищей, Михель бродил по дому, всё более мрачнея и с горечью осознавая, что разжиться здесь явно нечем, и мучительно соображая, что же делать дальше. Но ведь в доме же жили, совсем недавно: мертвящий тлен гнили небытия ещё не вышиб ароматы жизни, кухни, спальни.

С чердака донёсся истошный крик — явно наконец-то подошла очередь Ганса.

По всему выходило, что надо срочно менять район дислокации и пошарить в других домах.

— Михель, дружище, не пора ли найти колодец да пролить здесь всё хорошенько [51], — хлопнул Михеля по плечу Гийом.

Михель задумался над неожиданным оборотом, и молчание затянулось.

— Так как насчёт поливки двора? — повторил Гийом, уже менее воодушевлённо и со вздохом закончил: — Да вот только кого заставить вёдра таскать?

Полив водой давал кой-какую добычу в первые годы войны. Сейчас это по большей части пустопорожняя трата времени и сил. Однако солдаты упрямо-настойчиво всё поливают и поливают дворы водой во всех концах империи. Последние пару раз на памяти Михеля удалось открыть лишь две безымянные братские могилы, причём трупы были практически без одежды, а во втором огромном захоронении ещё и растерзаны.

Кто-то сболтнул, что подобным образом пираты и разбойники, как правило, маскируют сокровища, оставляя закопанные останки своих жертв, как бы охранять их же собственные бывшие богатства.

Воодушевлённые таким сообщением, солдаты битый день вышвыривали из всё углубляемой и расширяемой ямины полуразложившиеся головы, конечности, туловища, пока кто-то, не выдержав, сорвал с лица тряпку, которой тщетно пытался спастись от трупного смрада и заорал:

— Бей советчика!

И вся толпа искателей, перемазанная с ног до головы грязью и трупной жижей, с проклятьями полезла из ямы искать умника, все знающего про обычаи и нравы пиратов, а того, разумеется, давно и след простыл.

Посему идея о залитии двора не вызвала энтузиазма — главное, что днём с огнём не найти мужиков, которых можно заставить таскать воду. Чердачная девка, после объятий Ганса, явно к этому будет неспособна.

— Пустое, — отмахнулся, как от надоевшей мухи, Михель, — я полагаю, если собрать всю воду, пролитую здесь такими же бедолагами, как и мы, грешные, ей-богу, ещё одно Океаническое море разольётся.

Михель поймал вдруг себя на том, что в последнее время всё чаще и чаще стал говорить и думать о море.

А всё благодаря Натаниэлю. Старый морской волк, непонятно какими штормами выброшенный на сушу. Как он рассказывал о море — заслушаешься! О вольготном пиратском житье-бытье, о разноцветных островах, омываемых ласковыми тёплыми волнами, о знойных туземках, разгуливающих нагишом, о грудах сокровищ, играючи переходящих из рук в руки. А ведь начал-то с мелочи — поднял восстание на китобое. А когда появился перед «морским братством» на своём, пусть малом, судёнышке — тут все и зауважали. И сейчас — ему бы только с парой верных людишек подняться на любой борт. Яд его речей медленно-верно расщеплял внутренний мир Михеля, всегда полагавшего солдатское дело лучшим и единственно достойным мужчины.

Натаниэль недолго тянул ненавистную пехотную лямку. Вскоре он уже командовал речной провиантской баркой. Пиратская натура и здесь выперла наружу — ушлый Натти умудрился три раза запродать одну и ту же партию муки, причём враждующим сторонам. Неизвестно, сколько бы ещё эта мучица гуляла туда-сюда, если бы полковой профос [52], с которым явно не поделились, не вышиб как-то раз колоду из-под ног Натти, накинув предварительно петелечку на шею. Говорят, последнее, о чём пожалел неунывающий пират: