Сергей Удот - Ландскнехт шагает к океану

Пара глотков из фляжки взбодрили как обычно. В путь, в путь! С внезапным необъяснимым и полным исчезновением людей его надежда, что все обойдётся благополучно, начала таять, словно струйка дыма, угасающего под холодным дождём костерка. Властно вышибая надежду, её место в душе всё более по-хозяйски прочно и основательно занимал страх. Тёмный, тягучий, беспросветный. Настроения никак не добавляли трупы по обочинам — пока ещё загнанных животных, первые пепелища — пока ещё устроенные самими жителями, дабы лишить врага крова.

Деревушка Георга была, пожалуй, первой, или, смотря откуда идти, последней из опустошённых в те дни. Что бы вражеской походной боковой заставе свернуть на один из просёлков, чтобы на всякий случай быть поближе к основному ядру армии, что бы не дойти полмили, что бы полениться, не подняться на холм, с которого так прекрасно обозревать окрестности. И просочилась бы деревушка, с которой проходящему войску ни толку, ни проку, меж загребущими лапами очередной грабь-армии, осталась целёхонькой. Нет же, изверги, не свернули, дошли, поднялись.

Как у него не лопнуло сердце, пока он шёл по тому, что совсем недавно называлось деревенской улицей, — уму непостижимо. И ведь до самого же конца, минуя остовы и пепелища соседских домов, он упорно продолжал на что-то надеяться. До самого последнего шага. Даже смешно. Сейчас.

А когда дошёл и убедился, что-то вдруг оборвалось внутри, как перетянутая струна. Надежда, издав последний вздох, окоченела, но вместе с ней исчез куда-то томительный гнёт страха и неизвестности. И осталась одна огромная и безмолвная, как мир, пустота. Георг попросту застыл посреди дороги соляным столпом и стоял, смотря и не видя. Почему-то вдруг сразу решил, что они мертвы, и не стал бегать, искать, суетиться, пытаясь отыскать свидетелей и свидетельства. Просто стоял, не чувствуя даже усталости.

Он немного ошибался. Дочь Грета в этот момент была ещё жива, и даже, что удивительно, вполне довольна своей долей. Но вряд ли Георга порадовала бы весть об этом.

Спокойно, не крича и не царапаясь, пропустив целое капральство, она поднялась, подтянула спущенные чулки, одёрнула завёрнутые юбки, и поняла, что чем-чем, а мужским вниманием она здесь обделена не будет ни в коем разе. А большего ей от жизни ничего и не требовалось. Конечно, вояки обошлись с ней, мягко скажем, грубовато, но так их же никто не представлял друг другу.

Ей не повезло потому, что строгое командование, прекрасно сознавая, как большие обозы и лишние люди тормозят маневрирование любой армии, особенно драпающей без оглядки, издало очередной суровый циркуляр. Отныне и вовеки, на роту разрешалось иметь из женского пола четыре «прачки». Причём и отдавшие приказ, и принявшие его к исполнению, ни на йоту не сомневались в отношении основного занятия этих «прачек». Ей повезло потому, что в ротах плевали с высокой колокольни на этот приказ, как, впрочем, и на все остальные. Ей повезло потому, что одну из ротных «прачек» вот уже третий день трепал приступ нервической горячки [87]и солдаты дискутировали на тему: не стоит ли освободить зазря занимаемую повозку, да подыскать достойную замену.

Ей не повезло. Поднимаясь с земли, сильно помятая и счастливая, Грета не подозревала, что сразу прочно подцепила дурную болезнь из букета, которым страдала половина солдат и поголовно все «прачки». Менее чем за год прогрессирующий недуг, облюбовавший молодое свежее тело, вкупе с прочими «прелестями» кочевой лагерной жизни, сведёт её в могилу.

Георг так и не вспомнил, сколько простоял он, недвижим, в шоке и полной прострации. Возможно, что и не один день. В чувство его привело появление новой армии, как нитка за иголкой следующей за первой. Войска, как ноги, всегда топают парами — то одна впереди, то другая.

Эти люди хотели догнать и побеседовать накоротке с нелюдьми, отнявшими душу Георга. Значит, ему с ними по пути. Позднее Георг уразумел, что людьми не пахло и на той, и на другой стороне, да и сам заделался подобным. А тогда он видел все попроще: надо идти и отомстить, а после этого можно и в могилу. Промелькнула, правда, мысль о том, чтобы покончить со всем разом, но он твёрдо помнил, что самоубийцам вход в небесные врата, в которые скрылось от него его семейство, строго настрого заказан. Со своей стороны лигисты [88], лишившиеся в бестолковой и бесплодной гонке через всю империю более трёх четвертей армии, понимали, что исход дела может решить последняя пика. Так лютеранин в третьем поколении Георг, правда, никогда не отличавшийся ревностью в делах веры, встал под знамёна католиков.

Остаток дня и ночи он пропивал со всеми встречными и поперечными донесённые в никуда денежки. Солдатам казалось, что новобранец выставил «вступительные», на самом деле это были поминки. Походя и, в общем, не желая того, Георг узнал, что не успевшими убежать или спрятаться жителями, мансфельдовцы доверху забили два деревенских колодца. В их болотистой местности всегда ощущалась нехватка здоровой воды. Вот, чтобы лигисты почаще отлучались в кусты и тем поумерили свою прыть в погоне, униаты [89]и израсходовали самый дешёвый на войне «материал».

Утром, морщась от жесточайшего похмелья и кряхтя от непривычной тяжести лат и длиннющей пики, как зелёного новичка его конечно ж засунули в пикинёры. Проклиная болтающуюся промеж ног шпагу, Георг шагал на северо-восток.

в перерывах между ругательствами моля Всевышнего попридержать прытких на ногу и на расправу мансфельдовцев.

В первых стычках Георг, ровно одержимый, пёр вперёд, не ведая страха, чем заслужил авторитет среди товарищей. Затем острота боли пылающим вечерним солнцем канула во вчера, сменившись лунно-рассеянной тупой тоской безвозвратной потери, и Георг стал просто жить, всё более думая о себе, а не о мщении.

Впервые вопрос «что делать» встал, когда под давлением настырного Тилли и прочих обстоятельств Мансфельд распустил своё войско. Немалая толика его соратников пришла к католикам, в одночасье став из заклятых врагов, товарищами, однополчанами. Георг едва не нанялся в отряд, которому поручили выследить и убить самого неистового кондотьера [90], Эрнста фон Мансфельда, но туда требовались помоложе и покрепче. Тут ещё узнал, что мятежный генерал и Лига попросту не сошлись в цене [91], ибо свои услуги незаконный сын известного католического полководца ценил ой как высоко. Не то получил бы Георг в командиры главного убийцу своей семьи. Впрочем, возможно, те, кто швырял детские тельца в жерло колодца, плечом к плечу шагают с ним по нескончаемым дорогам войны, стоят рядом в битвах.

Шли годы. Георг старел, слабел, и вот в последнее время, всплыв из омута обезличенной тупой тоски, его родные всё чаще появляются перед ним и зовут, зовут к себе. И графиня эта неспроста подзуживает. Пора, значит. Вероятно, это произойдёт сегодня, и бессмысленно уже гадать, куда попадёшь после смерти. Просто пришло время. А всё едино боязно. Потому и угрожал сдуру такому же придурку Максу. Умирать надо без злобы в душе. Так, кажется, поучает Гюнтер.