Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

Второй стражник свернул цыгарку и, прикуривая, обьяснил:

– Щас это просто. Особое, понимаешь, положение. Никаких тебе фиглив-миглив. Хто з оружием и не хоче повиниться, а то ще й сопротивляеться – з такымы дуже просто.

– Без суда и следствия, – ввернул первый.

От вида покойников и от удушливых запахов карболки и гашеной извести Шаровский почувствовал головокружение, пошатнулся. Он закрыл глаза и ступал осторожно, ориентируясь на голоса стражников.

– Готовый!..

Стражники подхватили его под руки, сунули под нос склянку с нашатырем.

– Дай и мени! – Один из стражников тоже понюхал нашатырь и зажмурился от острого запаха, потом строго сказал Петру: – Хиба не чув? Начальствие велело, шоб ты все хорошенько разглядел, як оно бывает и як все заканчуеться… Эх, одежка на тебе добрая… И сапоги… Рублив, мабуть, десять отдав?

– Надо його тут росстрилять, а одежу забрать, – предложил второй стражник. – Все одно тут все голи…

– А шо, це мысля! А начальству скажем, что хотив втекти. – Стражник достал из кобуры револьвер, повернулся к стоящему у двери сторожу: – Васыль, будеш свидетелем. Скажеш, шо парубок хотив втекты, а колы пиймалы, кынувся на нас. Шо було робыть?

– Сказать можно, – согласился меланхоличный сторож. – Отдасте мени його рубаху. Добра рубаха, пошты нова. Тилькы ж не прострельте. Стриляйте в голову…

И трудно было понять, то ли это серьезный разговор, то ли заранее продуманный спектакль. Шаровского охватил неподдельный ужас.

– Выведить мене отсюдова! – неожиданно тонким голосом закричал он. – Ведить до начальствия! Я бильше не можу. – И зашелся самым настоящим детским плачем.

В той же комнате, где начинался допрос, перед Шаровским теперь стоял стакан чая в тонком стакане, на блюдечке лежал посыпанный маком коржик. Петро жадно пил чай и старался поймать взгляд Демьяна Захаровича. Это был уже не тот Шаровский.

– Ты коржик кусай… коржик… – ласково уговаривал его Демьян Захарович. Такой занятой человек, а вроде и сам не спешит, и Петра не подгоняет. Коржик предложил. Хороший человек. Лучше батьки родного.

– Ага, ага! – Чтобы не раздражать Демьяна Захаровича, Петро старался как можно быстрее допить чай.

Исправник дождался: звякнула ложечка о пустой стакан.

– Ну вот! Молодец! А теперь рассказывай… по порядку… с чего все началось? Кто атаман? Или как там у вас? Главарь? Кто в банде? Имена, фамилии.

– Сичас, сичас, – давился Шаровский, теперь уже не чаем, а накопившимися слезами. Ласковый голос исправника действовал на него сильнее угроз.

– Ничего, не торопись… Ты вон коржик не доел. Хороший коржик, с маком. Я тоже такие люблю.

Петру очень хотелось помочь доброму человеку. Он с трудом проглотил остаток коржика.

– Я не хотив! Это все Семенюта. И ще Антони. Вольдемар Антони – вин не наш, не гуляйпольский…

– Ты не спеши. По порядочку. Вот Семенюта. Как его звать, где работает? – С ласковой беседы исправник умело повернул на допрос.

Под вечер вся махновская ватага собралась в хатке, которую когда-то снимал Антони. Надо было обсудить произошедшее, продумать, как жить и действовать дальше.

Задернув занавески на окнах, Семенюта зажег лампу. Неяркий свет выхватил из темноты юные взволнованные лица. Кто сидел на полу, кто на лавках, кто на покинутой хозяином небрежно застланной кровати.

Семенюта оглядел парней, спросил:

– А где Каретник? И Шаровского не вижу.

– Каретник обещав прийты, – ответил Федос. – А Шаровский исчез. Мабуть, десь у родичей спрятався…

– Вольдемара Генриховича шось не видать? – спросил Хшива из дальнего сумеречного угла комнаты.

И все загомонили:

– Де Вольдемар? Чого його хата пуста? Де вин?

Семенюта после некоторой паузы с наигранной бодростью ответил:

– Вольдемар Генрихович отлучился на важное задание. Человек он, сами знаете, не простой. Революционер, анархист. Ему доручено поднимать людей на революцию в другом месте.

Нестор молчал. Сидел, ссутулившись, спрятав лицо. Ему не хотелось врать. Он слушал, как Андрей изворачивается. Конечно, в такой момент, когда всюду карательные отряды, знать правду хлопцам нельзя. Запаникуют. Пострадает дело. Махно постигал азбуку революции: правда хороша лишь тогда, когда она не во вред делу. Если она способна пригасить порыв, ее следует заменить ложью. Или умолчанием.

Но сам он врать не хотел. Бедный Андрюха!

…Солдаты в сумерках прокрадывались среди вишневых деревьев. Вдали была видна хата, в которой проживал Антони.

Зеркало бросало на стену зайчик. Он высвечивал литографию, изображавшую осеннюю украинскую степь. Со скирдами соломы, с волами. Идиллическая картинка. Другого освещения, кроме этого зайчика, в хате не было.

– Шо я вам хотел сказать, браты мои! Революция пошла на спад. Сами видите, як душат, топят в крови! – прозвучал в сумеречной комнате звонкий голос Семенюты.

Серьезные, задумчивые лица парней. Прошло не так много времени с тех пор, когда они обносили сады и на лето нанимались к помещикам подпасками. Но как изменились хлопцы! Как повзрослели! Нестор ощущал это. Он и сам изменился. Тюрьма, допросы, побои – добрая школа.

– Настало время показать, шо мы не вода на ветру, – сказал Семенюта. – Подует ветер – гуляет волна, нет ветра – тишина и покой.

– У нас в сели народ прямо говорыть: наделалы хлопци шуму и розбиглысь по своим норам. Отдали нас карателям, – бросил упрек Марко Левадный.

…А солдаты между тем, с винтовками наперевес, все ближе и ближе подбирались к хате Антони. Окружали ее.

– Есть такая мысль: снова проявить себя, – продолжил Семенюта. – Может, не в самом Гуляйполе: тут войска много. А по хуторам… Они, конечно, бросят туда войска, оголят Гуляйполе. Тогда мы тут ударим, по тому ж пану Данилевскому чи по полицейской управе. Шоб люды знали, шо мы есть. Шоб не отчаювались!..

Махно оживился, поднял голову. Это дело! Сидеть и молча переживать – не по нему. Стрелять, действовать!

– Скажы слово, – прошептал ему Тимош Лашкевич. – Хочеться знать, шо ты думаешь.

– У нас у всех одни думки. Ты скажы!

– Не, – приятель с грустью посмотрел на Нестора. – Я не оратор!

…Семка Каретник торопливо шел по тропинке, ведущей к хате Антони. Опаздывал. И на повороте едва не напоролся на солдата. Тот наблюдал за домом и не заметил застывшего сзади Каретника.

Семка, приникнув к деревцу, стал разбираться в происходящем. Увидел неподалеку еще одного солдата. Слева – двух полицейских. В одном из них, как ему показалось, узнал Якима Лепетченка.

Солдаты продолжали окружать хату Антони…

Решившись, Каретник обогнул движущихся к дому солдат. Прополз по высокой траве вдоль тына к кустам бузины, которые росли у самого порога хаты. Пробрался сквозь густую зелень и оказался у двери…