Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– Чего «був»?

– Не выжыве. Я два раза в карцер попадав. Страшнише, чем в аду.

В тюремной кузнице на Нестора вновь набили ручные и ножные кандалы, после чего бросили в карцер – тесный, холодный и темный.

На каменных стенах проступала изморозь, на полу хлюпала вода. Слабый свет проникал в каморку то ли от упрятанной где-то лампочки, то ли сквозь узкую щель-бойницу, заменявшую окно. В углах копошились крысы.

Махно лежал на узком, сколоченном из двух досок топчане, без одеяла, поджав ноги и стараясь сохранить каждую частицу тепла в своем истощенном, ноющем от побоев теле. Если бы он мог посмотреть на себя в зеркало, то увидел бы синее лицо, заплывшие глаза и рассеченные губы.

Время в карцере можно было отмечать только по слабому звону ключей, нарушавшему тишину, когда надзиратель разносил тем, кто был заключен по соседству, хлеб и воду, открывая скрипучие, заржавевшие «кормушки». И еще издали, непонятно откуда, изредка слышались какие-то странные звуки: шорох, свист, глухие вздохи и дикое, нечеловеческое завывание. Словно это было послание от давних узников, что томились и умирали здесь, в этом угрюмом сыром каменном мешке. А то вдруг раздавался громкий крысиный писк.

Махно не знал, что находится на дне одной из башен Бутырки, некогда называвшейся Московским губернским тюремным замком за сходство со средневековой крепостью. Этот замок, расположенный далеко за Москвой, на пустыре близ солдатской слободы Бутырки, был построен в конце 1780-х годов по проекту знаменитого архитектора Матвея Казакова. Позже он создал также здание Московского университета и множество других известных дворцов и усадеб. Тюремный замок был заказан Екатериной Великой задолго до пугачевского бунта и как бы в его предвидении. Еще пахнувшие свежей известкой, казематы крепости заполнили осужденные участники бунта, приговоренные к каторге.

По прошествии времени среди заключенных возникла устойчивая легенда, будто и сам Емельян Пугачев томился здесь, на дне одной из четырех башен. Не в этой ли? Тогда, в самом начале, в Бутырке ещё не было карцеров-одиночек, и, по переданию, якобы для вожака вольницы специально выковали железную клетку и в ней его содержали. Спустя годы на подворье замка и в самом деле можно было увидеть кованую железную клетку, она как бы свидетельствовала о достоверности легенды. Впрочем, казнен Пугачев был задолго до возникновения Бутырки. А клетка? Возможно, это была та самая, в которой везли в Москву плененного Емельку.

Позже Нестору тоже поведали эту легенду, и он твердо уверовал, что именно в той башне, где томился он, когда-то держали Пугачева. И даже возгордился. Все же – имя Пугачева, кумира!..

«Будьте свободны, как звери степные…»

Несколько дней надзиратель к нему не приходил; видимо, такое указание дало начальство. Потом стал появляться, и Нестор его уже ждал. Очень хотелось увидеть живого человека, услышать два-три слова и убедиться, что его не замуровали в этой каменной могиле.

…Издалека доносился звон ключей. Это по округлой железной лестнице, освещенной лишь слабым светом из узких окон-бойниц, спускался надзиратель.

Махно приоткрывал глаза, но тут же смыкал веки. Войдет ли он к нему? Или пройдет мимо?..

Седоусый надзиратель на этот раз открыл его «кормушку». Просунул в камеру кружку с водой и кусок черного хлеба:

– Эй, возьми обед!

Нестор не шевелился.

– Слышь? Бери! Больше ничего не будет до завтрего!

Не дождавшись ответа, седоусый открыл тяжелую дверь, выкованную, должно быть, еще тогда, при строительстве замка. Вначале он вглядывался в густые сумерки. Заметил сжавшуюся на топчане фигуру. Подошел вплотную, потряс Нестора за плечо:

– Живой?

– Сколько я тут? – спросил Махно через силу.

– Не велено… Сколько положено, столько и отбудешь.

– А сколько положено?

– Не велено… Поешь!

Надзиратель положил рядом с подогнутыми коленками Нестора кусок хлеба.

– Дай воды.

Звеня железом, Махно приподнялся. Попил из кружки, которую поддерживал седоусый. Потом снова опустился на доски.

Надзиратель вышел. Сказал в «кормушку»:

– Слышь, хлеба хоть съешь… Подохнешь! – И милостиво обронил: – Семь ден ты здесь. А сколько еще будешь, про то только начальствие ведает.

От неловкого толчка скованной железом ноги Нестора хлеб упал с топчана. И его тут же подхватили крысы. Раздался радостный писк, возня…

А над красной кирпичной башней, над замком, творением великого Казакова, плыли облака. И, должно быть, не верилось людям, проходившим мимо тюрьмы по залитым солнцем дощатым тротуарам, что совсем рядом царят мрак, сырость и холод.

Двое надзирателей в сопровождении стражников тащили Махно по витой лестнице, с трудом одолевая ее крутизну.

– Махонький, одна кожа да кости, а живучий, – сказал надзиратель. Это был тот самый Квазимода, которого ударил Махно.

– Кости в ем много, потому и живучий, – объяснил приятель. – Кости да жилы, тем люди и живы…

Голова Махно свисала и раскачивалась. Позвякивало железо кандалов. Нестор был без сознания.

– И крысы не поели… Везучий, – продолжил Квазимода.

– Бешеные, они все двужильные. Я приметил, – сказал второй. – У их девять жизней, як у кошки.

– Сколько б у этого жизней ни было, а не жилец… Как его подымали, он кровью харкал.

– На все Божья воля…

В башне голоса раздавались гулко. Старая железная лестница отвечала на шаги дребезжанием.

Одна тюрьма, но какая разная жизнь!

…Камера, где сидели анархисты, тем, кто побывал в карцере, показалась бы уютной комнатой. Да что там комнатой! Хоромами! Скатерки на столе, кружки с чаем, коробка коркуновского печенья. И всюду книги, бумаги, рукописи…

– Этого юнца Махно перевели в лазарет. – Аршинов торопливыми шагами мерил просторную камеру. – Говорят, его состояние безнадежное.

– Жаль, интересный малый! – отозвался Сольский.

– Интересный, – согласился Аршинов. – Не анархист еще, но стойкости в нем больше, чем во всех нас… Помочь бы парню!

– Как?

– Адвоката бы!

– Легко сказать! Адвокат – это большие деньги, – откликнулся Сольский.

– Ваш папенька-банкир, Зяма, мог бы выделить небольшую сумму на благотворительность! Глядишь, в будущем ему это зачлось бы! Убедите его, а?.. Вы же умеете так красиво говорить!

И вскоре к постели больного Махно пришел человек в щеголеватом белоснежном халате с бюварчиком в руках. Санитар нес следом чернильницу с ручкой.

Маленький тюремный лазарет, хоть и подавлял низкими сводами и зарешеченными окнами, но все же здесь были чистота, белое белье (застиранное, в ржавых пятнах, но по происхождению белое), аккуратные кровати с бирочками.

Арестанты-больные бродили в кальсонах и длинных рубахах с завязками. Тоже белых. Даже санитары – в белых халатах. Только грубые сапоги выдавали в них надзирателей.