Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

Махно, не в силах оторваться от подушки, скосил глаза на лакированные штиблеты посетителя, стрелочки брюк, отметил и выглядывавшие из коротких рукавов халата манжеты с золотыми запонками. Но особенно его поразил санитар с чернильницей.

Человек присел на табуретку и внимательно посмотрел на Махно. Незнакомец был длиннолиц, носат, его черные глаза буравили Нестора.

– А вы – не доктор, – сказал Махно. И подумал: «Видать, допрос сымать пришел. Може, прокурор?»

– Верно. Я не доктор…

Нестор ожидал какого-то подвоха, ловушки. Взгляд его был презрителен.

– Подайте плювательныцю!..

Посетитель, брезгливо морщась, двумя пальцами извлек из-под кровати белую фаянсовую плевательницу. Махно откашлялся кровавой слизью. На его руке, придерживавшей посудину, был виден круговой язвенный след от кандалов.

– Постеснялся бы! – проворчал санитар. – Нашел, когда харкать!

Нестор бросил на санитара ненавидящий взгляд и откинулся на подушку.

Посетитель, поставив плевательницу на место, вытер пальцы о полы халата, а затем, достав из кармана бутылочку с молочно-белой жидкостью, смочил руки. Блеснула бриллиантовая запонка. Запахло какой-то дезинфекцией.

– Позвольте представиться, – спокойно сказал гость. – Я – правозаступник. Иными словами, адвокат. Товарищ председателя городской палаты присяжных поверенных Лазарь Маркович Винавер… Представляю также политический Красный Крест.

И так как Махно, глядя на гостя, ничего не отвечал, Винавер продолжил:

– Мы составим акт о вашем заболевании чахоткой, которое вы получили в тюрьме вследствие дурного обращения и побоев. Потребуем надлежащего ухода, прогулок, улучшенного питания, хороших врачей и лекарств.

– Адвокат, говорыте? – скривился Нестор. – А де ж мне на адвоката гроши взять?

– Об этом не беспокойтесь. Вы получите также личные, а не тюремные, через решетку, свидания с близкими…

Махно печально усмехнулся:

– Далеко мои блызьки.

– В любом случае, вы пробудете в больнице до полного выздоровления. Поймите, у вас чахотка в острой стадии. Эта болезнь может свести в могилу за три-четыре месяца. Или раньше.

– А-а, все равно: вечна каторга! Чи на цьому свете – в тюрьми, чи на тому – в аду. Яка разница?

Винавер, открыв бювар, просматривал бумаги. Санитар услужливо протянул ручку со стальным пером.

– «Вечная каторга…» – негромко говорил Винавер, занятый бумагами. – Я что-то не знаю ничего вечного… У всего в мире есть свой срок существования. Даже у солнца, которое, увы, однажды должно будет погаснуть… Ну-с, запишем ваши просьбы, пожелания…

– А просьба у мене одна, – сказал Нестор. – Хай вернут меня в пяту камеру… до политическых!..

Во дворе тюремной больницы деревья, над ними облака, а у самых облаков пронзают воздух юркие стрижи. Почти свобода, если не обращать внимания на высоченный забор и стоящих у забора санитаров в сапогах.

Махно наблюдал вольное движение облаков, плывущих к какой-то дальней цели, любовался на росчерки стрижей, слушал шелест листвы. Жизнь! Жизнь!

В сопровождении надзирателя Махно встал на пороге пятой камеры. На него с радостью смотрели Аршинов, Шомпер, Сольский, Трунов.

– С возвращением! – приветствовал Аршинов. Он обернулся к надзирателю: – Михалыч, когда обед из трактира принесут?..

– Петро уже пошел, господа, – отозвался Михалыч. – С минуты на минуту-с!..

И верно, вскоре на столе уже стояла посудина с густым, дышавшим паром борщом, миски. Аршинов разливал половником.

– Ни, чужого не буду, – отказался Махно.

– Будете! – сказал Аршинов.

– У нас тут коммуния. Все подчиняются железному закону камеры, – объяснил Сольский.

– Так за обед же гроши плачени, – не сдавался Нестор. – А у мене в кармани блоха на аркани. И то: тюремна блоха.

Все заулыбались.

– А вы не изменились, – заметил Аршинов. – Это хорошо… Нестор Иванович! – И нарочито сердито добавил: – А как насчет духовной пищи? Умственной? Учиться будете?

– Потому и вернувся, – ответил Нестор. – Ще тоди побачив, вы – люды учени, подумав, може, чему-то от вас и выучусь.

– Но учтите, требовать будем строго. Русский язык, литература, письмо – в первую очередь. Ну и арифметика, география, история…

– А политика? Мени в политыци надо розибраться. Шоб не путаться.

– И политика. Это естественно. Каждый день и всерьез. Анархизм, к которому вас тянет стихийно, это, юноша, не романтика, не слова, а наука…

– Я как естественник могу обеспечить математику, физику… э-э… точные дисциплины, – сказал Трунов.

– Тилькы ж вы требуйте! Хочь линейкой бейте, як нас гуляйпольский поп Дмытро былы… если шо не вывчу, – попросил Нестор. – Буду грызты вашу панску науку, як крыса сало. Мы з братамы рослы, як эти… як горобци в навози… звыняйте! А способность до учения у мене була. Поп Дмытро говорылы. И наш Антони!

– Ну и хорошо. И ладно, – улыбнулся Аршинов. – Вот Зиновий Евсеевич будет учить вас русскому языку и литературе.

– Русскому? – удивленно переспросил Махно.

– Представьте себе! – улыбнулся Сольский. – Еврей – и кандидат русской словесности. Такие вот чудеса!

Теперь уже вместе со всеми засмеялся и Нестор.

Время летело над Бутырским замком… дни, месяцы, годы. Легкие снежинки мелькали за решеткой окна или пригоршнями сыпал дождь…

Под руками у Нестора всегда были книги, горы книг. Он читал их запоем. Особенно ему понравились газеты. Дни в тюрьме тянулись уныло и однообразно. А за стенами клокотала жизнь. И ее отголоски, каждый день новые, отражались на газетных страницах. Прочитаешь какую-то заметку, потом прикроешь глаза, и можешь явственно представить, как это было.

Газеты помогали ему осмыслить недавнее прошлое и заглянуть в ближайшее будущее. То, в чем не мог разобраться сам, разъясняли товарищи по камере.

Когда их выводили на прогулки, он прихватывал с собой одну из газет. Арестанты в суконных бушлатах, в мокроступах, картузах и шапках медленно ходили по кругу в тюремном прогулочном дворике. И Нестор, изредка спотыкаясь, пытался читать даже здесь.

Сольский оказался талантливым учителем. Он наговаривал ему диктанты, заставлял страницами переписывать прозу Лермонтова или Лескова, терпеливо повторял Нестору то, что тот не сразу мог понять.

Иным был Трунов с его «точными» знаниями. Он сердился на непонятливого ученика, ругался с ним, топал ногами и, рассерженный, расшвыряв по полу книги, уходил в свой угол. Но спустя час возвращался и снова, с криками и обидами, рисовал на бумаге геометрические фигуры, выписывал простейшие формулы и вновь и вновь втолковывал свою науку.

Больше всего Нестор любил географию. В полдень, когда солнечный свет заливал камеру, он раскладывал на столе географическую карту и мысленно путешествовал по материкам и континентам. Особенно ему почему-то нравился огромный Тихий океан с таинственными островами, у которых были такие красивые и необычные названия – Фиджи, Самоа, Таити, Пасхи…