Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

Сидя над картой, Нестор задумчиво грыз карандаш, и постепенно взгляд его обращался к знакомым местам и находил то, что искал: Новороссию, Екатеринослав, Александровск, Гуляйполе…

Он вспоминал весну в своих краях. Голубое небо, бескрайние садочки покрыты цветом так, что соломенные крыши, потемневшие от времени, скрываются в белой кипени.

В эти дни он получил первое за несколько лет письмо от матери. Евдокия Матвеевна писала:

«Ридненькый наш сыночок Нестор, кровиночка моя! Пишет тебе з поклонами и пожеланиями доброго здоровя твоя мать Евдокия Матвеевна, а помогает ей, спаси его Христос, Филипп Самсонович, писарь гуляйпольской управы. Спасибо тоби за весточку, сколько годков я ждала ее, все очи выплакала. Во первых строках сообщаем, что все мы живы и здоровы, у брата твово Омельяна народилось четвертое дите, прибавилось диточок и у твоих братов Карпа и Саввы, только твой брат Григорий не жонатый и пошел работать на твое место у литейный цех до Кернера. Друзей твоих, слава Богу, не видать, кто где, а заходит до меня та помогае у хозяйстви наша суседка Настя, она вже учится, но цього году ей приходится робыть у наймах у панив Данилевских…»

Жизнь в камере шла своим чередом. Дни были похожи друг на друга. Сокамерники спорили все о том же: о свободе, о безвластном государстве – и никак не могли прийти к единому мнению.

Но Нестор не всегда вслушивался в их споры. Иногда, примостившись в уголочке, он писал письма родным:

«Дорогеньки, мамо та браты, письмо ваше получив, за которое большое вам спасибо и мое сыновнее та братское чувство благодарности, каковое у меня завсегда присутствует, днем и ночью. Я, мамо, тут учусь и вже прочитав багато книжок, може, штук тридцать, а то и больше, и вси полезни… Также выражаю глубоку благодарность суседке нашей Насте за память, допомогу и внимание. Яка она стала? Выросла?.. Як бы я хотел всих вас повидать, росцилувать и пожать ваши нежни рукы…»

В мечтах перед Нестором все чаще возникало одно и то же видение из далекого детства. Ранней весной, когда расцветала дикими тюльпанами степь или когда ветер гнал сизые, словно морские, волны по уже выбросившим свои серебристые метелки ковылям, он, пастушок в соломенном брыле, ляскал длинным арапником, и кони несли его по бескрайним степным просторам…

Увидеть, пережить бы все это еще хоть раз!

Наладилась связь с Гуляйполем. Прислала письмо и Настя.

«Добрый день, веселый час, дорогенькый Нестор Ивановыч пише вам с приветом од матери вашей Евдокии Матвеевны суседка Настя шо вы добре знаете и спасыби за вашу память а я вас не забуваю як вы есть страдалець и заступник а вси хлопци яки булы з вамы хто куды утик а хто и арестованый и сыдять по тюрьмам даже не знаю де а браты ваши Карпо та Савва на хуторах хазяйнують и Омельян тож прыкупыв трошкы земли бо дитей багато годувать их якось надо а Григорий ваш бросыв Кернера и подався на шахты а до мене сваталысь Хромченко та Тарасюк так Хромченко старый а Тарасюк дурноватый я им обом гарбуза пиднесла бо жду вас мени уже симнадцять годочкив як на верби лысточкив жду од вас ответа як соловей лета…»

Нестора обрадовало это письмо, и он тут же принялся сочинять ответ.

«Дорогая Настя! Прими мое признательное чувство за память и личное твое участие в отношении материного хозяйства, а также по дому в разных делах. Здесь я часу даром не теряю и познакомывся с творчеством великих писателей и поэтов, а также властителей ума. Настя! Я и сам начал писать стихи, и хоть они, может, не выдают присутствия большого познания, но являются криком души. И, когда доведется встретиться, во что я верю и о чем призываю все силы судьбы, я их тебе почитаю…

И ще хочу сказать тебе, Настя, что я очень надеюсь на нашу скору встречу, потому как читаю разни газеты, и чувствую я, и мои товарыши по неволи тоже, шо скоро, очень скоро шо-то произойдет, и тогда не устоять наши темныци и мы встренемся с тобой в свободном анархическом обществе…»

Эти строки Нестор написал под впечатлением последних газетных сообщений. Не совсем понимая смысла происходящего в мире, он чувствовал, что на Россию неумолимо что-то надвигается. В этом были убеждены и его товарищи по камере. Собравшись в кружок, они целыми днями с тревогой и радостью обсуждали новости. И если раньше время текло однообразно и уныло, то с недавних пор оно заполнилось ожиданием больших перемен.

Чаще всего, когда Нестор в чем-то не мог разобраться, он обращался к Аршинову. Во-первых, они оба были екатеринославскими, вольнолюбцами из козацких краев. Во-вторых, и сам Петр Андреевич когда-то ступил на стезю революционного движения малообразованным пареньком.

Конечно, Аршинов тогда знал побольше, чем Махно, поскольку был потомственным пролетарием и его окружение в паровозном депо принадлежало к грамотной части рабочего класса.

Молоденький слесарек потянулся к социал-демократам, зачитывался Марксом и Энгельсом и даже редактировал газетку «Молот», которую печатал на гектографе тиражом в сто экземпляров. Но умствования социал-демократов пришлись не по нутру бойкому марксисту. Он хотел действия, вооруженной борьбы. Пошел в анархисты-террористы, взорвал в Нижнеднепровске полицейский участок. Стрелял в начальника депо и тяжело его ранил. Военно-полевой суд по совокупности преступлений определил Аршинову в наказание смертную казнь через повешение. На Пасху, во время службы, он вместе с пятнадцатью арестантами бежал из тюремной церкви. Скрывался во Франции, несколько раз нелегально ездил в Россию с грузом анархистской литературы. Австрия выдала его российским жандармам. Снова – «через повешение». Заменили виселицу на пожизненную каторгу. Сгноили бы, но спас царский манифест, по которому политическим заключенным дали невиданные доселе послабления. «Каторжная» Бутырка была для них, по сути, обычной тюрьмой, где даже не требовали работать.

На вопрос Нестора, как он понимает последние события в России, Аршинов долго молчал. Молчание бывает разным. Нестор понял, что Аршинов и сам находится в некотором затруднении.

– Так-так, Нестор Иванович, – улыбнулся он, глядя на Махно. – Пытаетесь поглубже копнуть?.. Но для этого надо хорошо знать не только историю, но и экономику, и еще много всего.

Но больше ничего не стал говорить. Встреча с этим задиристым хлопчиком взволновала «старого анархиста», родившегося лет на пять-семь раньше Нестора. Он словно почувствовал некий леденящий ветерок, возникший в камере после появления Махно. Так предупреждает о себе шаровая молния, залетевшая через раскрытое окно.

Шомпер, до этого читавший газету, громко и даже сердито бросил ее на койку.

– Очень, знаете, напоминает девятьсот четвертый, – оглядев сокамерников, подытожил он прочитанное. – Те же патриотические лозунги, то же шапкозакидательство. – И он обернулся к Нестору: – Любопытно, а как там у вас было? Расскажите, а?