Игорь Болгарин - Гуляйполе [litres]

– А я, Гриша, думал, ты на шахтах уголек рубаешь. А ты он какой себе уголек достал… чернявенькая, и очи – угольки… Молодец!

Оттаивал каторжник. Семья. Родная хата. Родичей как грибов в корзине. Шутки, смех, писк детворы…

– Шахты вполсилы роблять, – пожаловался Григорий. – Шахтеров на войну смобилизовують.

– А кто ж под землей? – помрачнел Нестор.

– Додумалысь. Китайцев привезлы, видимо-невидимо.

– Это ж сколько народу погубила война, шо нам китайцев приходится завозить! – уже кипел Нестор.

– Хозяевам выгодно, братка! Нам гроши платыть надо, и хороши гроши. А китайцям супу дав та хлеба краюшку, «ходя» и радый: «пасиб, пасиб, хозян!» С голоду приехали! А шо народу повыбили, так это точно! Сильна йде прополка людского огорода! Богатеям на радость. Доход!

– Ну, в этом мы теперь будем разбираться. – Нестор снова надел черные очки. – Кто набивает на чужой беде свой кошель, тому…

Омельян, заметив, как насторожилась мать, подошел, положил руку на плечо Нестора:

– Не надо, братка, про политику! Ну ее к бесу, сегодня у нас праздник! – И он поднял было чарку, чтобы произнести «приветственную речь», но Евдокия Матвеевна едва приметным движением руки остановила его. Сел Омельян. И все притихли, застыли. Поняли: надо подождать.

Нестор тоже ждал.

Любопытные в двери как-то враз исчезли, расступились. В хату вошла стройная, рослая, полногрудая дивчина. Загорелая, с глазами дерзкими, голубыми, быстрыми…

Нестор никогда не видел такой дивчины в Гуляйполе.

А она остановилась, смущенная тишиной, воцарившейся с ее приходом, внимательными и восхищенными взглядами собравшихся. Потупилась, сквозь смуглоту щек проступила краска, и только улыбка, в которой читались и замешательство, и кокетство, говорила, что дивчина хорошо понимает все значение тишины и то, почему оказалась в центре внимания.

Нестор вглядывался в дивчину, словно силился вспомнить что-то скрытое за этой сочной, вызывающей красотой…

И дивчина наконец подняла голову. Ее лукавый взгляд встретился с напряженным, постепенно теплеющим взглядом «блудного сына»…

– Та то ж наша Настя! – нараспев воскликнула мать. – То ж Настя наша, сынок… Малость подросла…

Все засмеялись, как будто это они сами преподнесли вернувшемуся домой Нестору неожиданный подарок.

Настя тоже прыснула смехом, и залучились светом глаза.

Нестор только головой закрутил, потрясенный впечатлением, которое произвела на него бывшая босоногая, покрытая цыпками пигалица.

Мигом все раздвинулись, давая проход – и Настя оказалась рядом с Нестором, как и было задумано Евдокией Матвеевной.

Нестор, сидя, незаметно протянул Насте руку, и та протянула в ответ свою.

Рукопожатие. Знакомство сызнова.

Наконец-то Омельян как старший брат мог сказать заготовленные слова:

– Вы, мамо, и ты, молодший брат, и вси мои братовья и вси родичи… хто вирыть, а хто й не вирыть… а только чудо Боже есть, и мы сьодни цього чуда дождалысь… Убедылысь, шо бувае й таке, чого буть не може…

Чуть подрагивала чарка в крепкой крестьянской руке, блестел слезой глаз, и все стояли, подняв чарки и ожидая, когда скажет до конца свою нескладную, но искреннюю речь Омельян.

Лица, лица! Молодые, стариковские, детские. Сколько счастья и ожидания в них…

Весна на Украине!..

Кто бы мог предвидеть, что не пройдет и пяти лет, как от этой большой, дружной и сплоченной семьи почти никого не останется, а те, кому удастся спастись, будут страшиться голода, реквизиций, расстрелов. Ибо давно уже пролита кровь, давно попран закон, и семена дикой пугачевской свободы вызревают в запорожской степи.

Даже в сумерках хата все еще содрогалась от топота ног, плясок, нестройных песен и нетрезвых голосов.

А Нестор и Настя стояли в огороде, скрытые ветвями зацветающей старой груши. Лишь сейчас Нестор подарил девушке свой многозначительный подарок – колечко из настоящего золота. Тонкое, недорогое, но зато не выкованное из меди, какие часто надевали девчата из бедных семей. Настя быстро спрятала подарок, и не только от смущения: колечко по размеру подходило худенькой двенадцатилетней девочке, а не взрослой дивчине с крепкими, привыкшими к тяжелой работе пальцами.

Охваченный стремлением высказать близкой душе все, что накопилось в его странном диковатом существе за эти годы, Нестор был необычно говорлив, откровенен, воодушевлен:

– Мне такая жизнь открылась, Настя, такие далечины! Я ж як слепый жив… А теперь, Настя, я от такую толстую книжку… ну, в два-три дня одолеваю и своим умом додумываюсь, якие там мысли заложени… Человечество, Настя, всю свою историю до счастья стремилось, до справедливости, до коммуны, шоб жить в равенстви… с давних пор, когда ще и прадедов наших на свете не було. Но каждый раз эксплуататоры, заразы, топили волю в крови. Но мы, Настя, создадим у себя в Гуляйполе коммуны счастья и полного равенства, и люди до нас потянутся. Может, мы на всю землю пример покажем… Я, Настя, даже стихи начав писать. Може, я, Настя, первым поэтом в коммуне буду… днем буду работать, а вечером – стихи… От послухай!

– Та вже читайте, – прошептала Настя.

Нестор откашлялся:

– Стихи… От!

Настя вначале слушала, приоткрыв рот, удивленная красноречием Нестора, не скрывая своего восхищения. Она так бы и слушала без конца, если бы оставалась той голоногой пигалицей, по-детски влюбленной в отчаянного гуляйпольского пацанячьего атамана. Но ей было уже за двадцать. Для украинской дивчины – перезрелый возраст. Вздымалась от учащенного дыхания ее грудь, рдели щеки, блестели здоровые крепкие зубы.

– Нестор Иванович! – перебила она поэта. – Я ще николы ни с кем не цилувалась, от хрест!.. Поцелуйте мене!

И неизвестно, кто кого крепче обнял: Нестор Настю или она Нестора?

– Ох… сомлила, – тихо сказала она, закрыв глаза и склонив голову на плечо бывшего каторжника.

– И я… – как-то по-детски признался Махно.

Вот здесь бы и начаться сказке о пылкой любви, о чудных малороссийских ночах, о детях… Тем более хата невдалеке ходуном ходила от веселой гульбы!

Но в сгущающейся темноте за тыном раздался лихой казачий свист:

– Нестор! Нестор!

Махно вскинулся:

– Федос!.. То Федос, Настя! Ждут хлопцы!

Настя схватила Нестора за плечи:

– Завтра, Нестор Иванович! Хай пидождуть! Куды вы тепер од ных динетесь!

Махно осторожно высвободился:

– Я скоро, Настя! Скоро!.. Хлопцы ж!

Нестор вышел на улицу, и его тут же окружили друзья. Только теперь это были не хлопчики, а молодые мужики, уверенные в себе, громкоголосые, энергичные. Многие в шинелях со следами погон.